Прошло время. Настал момент определения в жизни. К сожалению, детские и юношеские мечты не всегда сбываются. Я с детства мечтал стать военным летчиком, но, увы первая же призывная мед. комиссия срезала по зрению (острота зрения левого глаза 0,8, а при поступлении должно быть два по 1,0). Кое как пережил трагедию, но от авиации не отказался: раз не могу летать – буду ремонтировать и обслуживать. Первое поступление в 1982 году – Иркутское ВВАИУ – не прошел по конкурсу. Год на заводе, готовлюсь к экзаменам и понимаю, что высшее не потяну, подал документы в Кировское ВАТУ (и к дому ближе на 3500 км и мороки меньше). 1983 год. Киров. Абитура (уже вторая в моей жизни), как во сне, кто не пережил этого – не поймет. Все хорошо, сданы удачно уже два экзамена, начинаю психологически расслабляться и… Начинаю замечать, что везде на плакатах, информационных досках, да везде, везде изображены вертолеты… Спросил у знакомых абитуриентов, да, готовят техников на ВЕРТОЛЕТЫ. Шок!!! Не представлял в своей жизни ничего кроме САМОЛЕТОВ. Принимаю решение: забираю документы, осенью в Армию, через год поступлю в другое, но на СД (самолеты и двигатели). По пути в канцелярию перехватывает меня земляк из Свердловска: чего такой кислый? Объяснил свое горе и свои стремления. Он: а ты знаешь, что 90% выпускников этого училища ЛЕТАЮТ бортовыми техниками? Я: ну-ка, с этого места поподробней!
Картина с ситуацией в Афганистане стала проясняться, когда поступил в училище. У многих курсантов отцы – офицеры различных родов войск, многие из которых сами были уже «афганцами» и владели информацией куда более обширной, чем та, которая доходила до наших глубинок. «Лишь бы успеть, лишь бы не закончилась раньше времени…» На сто процентов уверен, что эти мысли приходили не только в мою голову, но вслух их не произносили, осознавали: пока ведутся боевые действия – гибнут люди. Ближе к выпуску то там, то там уже можно было услышать: «прибуду к месту назначения, напишу рапорт и в Афган».
Перед самыми госами понаехали «покупатели» разных мастей и цвета от зеленого до красного (от ПВ до МВД). Не знаю, почему «огурцы» пользовались такой привилегией, но отбор кандидатов сначала проводили пограничники, потом ВМФ, потом МВД, потом… Короче, как оканчивающий училище с «отличием» я попал в поле зрения пограничника, об этом мне сказал командир взвода, зная, как после войсковой стажировки я рвался именно в ВВС. Несколько моих товарищей так же попали под «колпак» ПВ. Правда, был выход избежать зеленой фуражки – завалить предварительную врачебно-летную комиссию (пограничники набирали себе только на летные должности). Некоторые так и сделали, в том числе и мой товарищ. Но я-то всегда помнил про свой слабый левый глаз (тем более учеба его еще подсадила) и понимал, завалив предварительную комиссию, с очень большой вероятностью я попаду в ВВС… на землю. Долгие сомнения прервал майор-чекист, вызвав меня к себе на беседу. Сразу спросил: чего смыкаюсь (и ведь настучал ему уже кто-то), отвечаю, что мол в ПВ нет того типа, который здесь изучал (Ми-6А), он: у нас есть Ми-26 – переучим, ты отличник, труда не составит. Тем более ты коммунист, а коммунисты у нас где? Правильно, в первых рядах, а где у нас первый ряд? Правильно, первый ряд – это Граница СССР. Не поверите, подействовало. Подействовало, как и два года назад, когда замполит батальона объяснял мне, что те, кто хорошо учатся, непременно должны быть коммунистами, чтобы своим примером вдохновлять менее успевающих. На следующий день написал заявление в КПСС.
В конце государственных экзаменов, перед «золотым карантином», когда у командиров появилась уверенность, что «краснодипломники» уже не срежутся, состоялся так называемый «свободный выбор» распределения. После выпуска получил отпускной и предписание в КДПО (последний в списке мною выбранных округов).
Август 1986 года. Областной город Благовещенск. 19 Отдельная Авиационная Эскадрилья. В/ч 9787. Это место моей дальнейшей службы, как потом выяснится – единственное. Встретили, покормили, приютили, переучили, правда, Ми-26 там нет, не беда, есть Ми-8ТВ и Ми-24. На «горбатые» не пустили – экипажи укомплектованы, да и на переучивание нужно отправлять в учебный центр. На Ми-8 – пожалуйста, тем более затрат никаких – дали тебе стопку литературы и будь добр самостоятельно изучить новый тип, через три или четыре недели – зачеты. В случае удачи – допуск к полетам в качестве стажера. А там, как карта ляжет. К Новому 1987 году получил все допуски, включая и допуск на работу в отрыве от базы. То есть, полностью созрел как бортовой техник. После Нового 1987 года первый рапорт о направлении в Афганистан лег на стол НШ. Бац! Мой рапорт трехочковым летит в урну в другом конце кабинета. Прошли месяцы, написаны еще подобные рапорты, не напрямую, по команде. Поле того, как на стол НШ (м-р Федин, отличный офицер и человек) ложится пятый мой рапорт, вызывает к себе и ласково так объясняет, как я его уже достал, что не может он, как начальник штаба, и не имеет права направлять туда офицеров, прослуживших после училища менее года. Спрашиваю, а солдат после учебки и шести месяцев службы отправлять, значит, можно! Куда был послан догадаться не сложно, но пошел просто к своей вертушке, по дороге думая: после первого рапорта нельзя было объяснить о существующих правилах? Я не баран, понял бы и бумагу напрасно не пачкал.
Конец октября 1987 года. Стоянка вертолетов. Ми-8ТВ бортовой № 31. Мой. Мой все те годы, пока летал. Летчики и штурманы могут летать на других (не штатных) бортах, бортовой технарь привязан к одному, к своему вертолету, причем, привязан приказом по части. Борт для технаря это не просто боевая и грозная машина. Это друг. Друг, которому часто доверяешь жизнь, и не только свою, еще три. А успех полета зависит от того, как ты подготовил своего Друга… «Товарищ Борин, зайдите в дежурную комнату!» - по громкой связи звания не назывались, по соседству гражданский аэропорт – конспирация! Дежурный направил к НШ. Захожу, докладываю. Тот сидит весь такой серьезный, пауза затянулась, начинаю нервничать, уже слышу свое сердце как перед первым прыжком с парашютом. Федин: «телеграмма красная пришла». Я: «???» Федин: «экипаж из нашей части направляется в Мары. Экипаж к-на Савоськина штатный, но бортех перед пенсией и желания воевать не изъявил. Полетишь?» Полетишь? И это после пяти рапортов! «Так точно! Полечу!» Свершилось! Дождался! Вот и мой черед пришел! Да, тогда радости не было предела, чувство гордости разрывало грудную клетку от осознания того, что тебе доверили исполнить интернациональный долг, а то, что доверили первому из нашего выпуска, попавшим в КДПО – кружило голову. Это сейчас, спустя многие годы понимаешь – ребячество, а тогда, в 22 чувствовал себя очень взрослым и очень боеготовым мужчиной, Рембо отдыхает.
В Благовещенске ударили морозцы. Довольно приличные, для конца октября, до -20˚. Рейс Благовещенск-Москва, провожали жены, дети, подруги, друзья. И только у одной женщины в глазах была действительно серьезная тревога – у жены командира экипажа, она провожала мужа в седьмую командировку, седьмой раз туда… А мы, молодежь, улетавшая за «речку» впервые, шутили, балагурили… И каждый, наверное, в душе надеялся, что вот, пробил наш час, и мы обязательно совершим свой подвиг и нами будут гордиться полсвета.
В Москве нас ждала слякоть, около нуля, после минус двадцати – почти жара, а мы в зимних шапках и демисезонных летных куртках, но это ерунда. Следующий перелет Москва-Ашхабад, прилетели утром, на улице плюс двадцать с лишним. На нас смотрели как на инопланетян. Следующий перелет на Ан-24 Ашхабат-Мары, где нас встретили и доставили в полк.
Два следующих дня ушло на приемку и подготовку вертолета (Ми-8Т бортовой № 37), получение броников, ЗШ (защитный шлем), автоматов, аптечек (под роспись – промидол). Бортмеханик пошел получать дополнительный ПКТ для проема в грузовой створке. Возвращается с пулеметом, но какой-то потерянный. Командир (к-н Савоськин Александр): что случилось? Механик (пр-к Леонид Сандалов): хотел получить машинку для заряжания лент к пулемету, пожалуйста, вот вам машинка, забирайте. Осмотрел машинку, а она вся какая-то бурая или ржавая. Что это за ржавчина? Ответ: это не ржавчина, это кровь, предыдущий обладатель при ранении оросил. Машинка осталась на складе, настроение Лени – ниже плинтуса. А я пошел на склад получать средство для протирки устройства, мешающего самонаведению ПЗРК. Местные называли это устройство «испанкой», в ВВС обзывали «липой», а на самом деле это было «изделие Л-166» и протиралось оно чистейшим медицинским спиртом. На командировку полагалось 3 кг спирта, но толстомордый прапор налил не полную трехлитровую банку (0,7 литра закурковал) и выпроводил со словами: «все равно все выпьете, хватит и этого». Оказалось, он был прав, Л-166 не включали, она работала только против определенных ракет, а стингер умел наводиться по «испанке». Приказ о запрете использования Л-166 выпустили, а приказ о спирте – нет. И что интересно, прилетел в Мары через год и опять получил 3 литра. Только в Союзе такое могло быть.
И настал этот День. День вылета на аэродром подскока, им оказался г. Термез, по местным понятиям, курортное место: мало стреляли, мало воевали в то время. Прилетели, обустроились. В тот же день вылет за линейку – первый боевой!!! Зарядились, готовы к вылету. Подошел летчик-инструктор (к-н Соловьев Владимир), выслушал доклад экипажа о готовности к вылету, сел в правую чашку (на место штурмана), полетели… Запуск, выруливание, взлет. Минут через десять после взлета доложили о пересечении «линейки». Как обычно, скольжу взглядом по оборудованию кабины, какой-то дискомфорт, в чем дело? А, вот: выключен проблесковый маяк (красные мигалки на пузе и хвостовой балке)… включаю. Полет нормальный, по долине летим на высоте 10-15 м. Скольжу взглядом по оборудованию кабины – опять проблесковый маяк выключен! Тяну левую руку для включения, бац! по руке, а в «ушах» (внутренняя связь): «еще раз включишь – из вертолета выкину!» Блин, что, на земле нельзя было объяснить, что маяк не только привлекает внимание духов, но и цель самонаведения стингеров… Но первый, он и есть первый, как… Далее горы. Красота. Наш командир аккуратно садит на указанные инструктором высотные площадки, получаем допуск. Все. Дальше воюем самостоятельно. Но войны не видно, обычные транспортные вылеты. Скучно. Скука закончилась через неделю, когда утром командир пришел с раздачи заданий и сказал, перелетаем в Керки. Перелетаем. Керки - это совсем не Термез. Похожая стоянка, похожая обстановка, но между ними – пропасть. Пропасть и в обстановке за линейкой. Здесь уже десятка полтора бортов, и они все подлетают и подлетают. За линейку летаем каждый день, по несколько раз. Даже день предварительной подготовки вертолета сжат до половины дня, после обеда – на вылет. Ходят слухи: готовится большая операция по ликвидации сильно укрепленной базы духов где-то в районе Меймене. Готовимся и мы. Готовим ленты для двух ПКТ с механиком вручную, машинки-то нет. На ладонях кровавые мозоли, когда они лопнули, стали патроны в ленту тупо заколачивать как гвозди деревянными проставками из ящиков от НУРСов. Наколотили по 3 коробки патронов по 400 на ствол. Для начала. А для самого начала, нужно проверить, какие мы меткие из носового ПКТ, потому как до сего момента опыт стрельбы – только из носового А-12,7 на Ми-8ТВ на полигоне (там стрелял на «отлично», но это две очень большие разницы). Кто бывал там, тот припомнит, что такое лобовой ПКТ на Ми-8 (не важна модификация, хоть Т, хоть МТ). Это доработка специально для Афгана, доработка быстрая, но не продуманная: убрали центральный кусок остекления, установили дюральку с отверстием и «пыльником» для пулемета, в кабине соорудили подобие турели, воткнули ПКТ с электропуском на вертикальных ручках (как на «максиме») и вуаля! Готово! Но… Стреляные гильзы летят в кабину (устанавливается чехол, как городской лошадке под хвост), от порохового дыма – дышать нечем, но и это фигня. А вот прицел! Он пришел из первой мировой: на кронштейне параллельная стволу линейка (выше ствола миллиметров 200-250) и на ней мушка, а впереди (миллиметров 350-400): кольцо и крест по центру!
Нет, я не против конструкции прицела, срубил бабки кто-то за доработку и забыли. Но… Там, где находится задница стрелка, организовано откидное сидение (видимо, для удобства) над автопилотом, и при полете на высоте 10-20 метров и при прицеливании на дистанцию 600-800 метров надо протиснуться между пулеметом и сидением. Со своей комплекцией (181 см, 80 кг) я это проделывал с трудом, с трудом совмещал цель (стог колючки, столб и др.), мушку с перекрестием, а когда жал на гашетки, с огорчением видел как трассера серпом уходили ниже, не долетая до цели метров 40-60. Пытался корректировать подъемом ствола – не помогает. Помог однокашник, он там служил. Когда я рассказал, как стрелял, он долго хохотал. Говорит, не ты первый, не ты последний, а между тем, все очень просто: садишься на сидение над автопилотом, наводишь пулемет в район цели, даешь короткую очередь, наблюдаешь фонтанчики от пуль или трассеры, корректируешь наводку ствола, нажимаешь электропуск и… совмещаешь траекторию пуль с целью. Теоретически просто и практика подтвердила это.
Во второй половине ноября ситуация за линейкой начала усложняться. Раннее утро. Командир возвращается с «раздачи». Обычный вылет: везем какую-то «шишку» со сворой в солдатских бушлатах в Меймене парой Ми-8, мы ведущие. Прилетели, высадили, возвращаемся. На полпути по радио нас замысловато спросили о запасах «огурцов и семечек» (НУРСы и патроны к ПКТ), ответили, что полностью заряжены. Получаем приказ лететь в квадрат, где в ущелье зажали армейскую дивизию, надо помочь братьям по оружию. Штурман (л-т Арапов Алексей) дает курс и удаленность до квадрата, оказалось, совсем рядом. Доворачиваем на заданный курс. Командир по рации дает команду «к бою!», ведомый (тоже наемники) подтягивается, готовясь к ракетной атаке (бомб в тот вылет не подвешивали). Очень скоро увидели два шлейфа черного дыма, подлетаем, точно: первый и замыкающий БТРы горят, обойти их никакой возможности, удачное место для нападения духи выбрали. Колонна растянулась метров на 800-1000, бойцы за броней, от кого-то отстреливаются – только трассера в разные стороны летят. Мы противника не видим. Командир связывается по рации с дивизией (нам дали их частоту и позывной) и спрашивает, откуда атакуют духи. С земли ответ: сейчас обозначу направление трассирующей очередью. Командир популярно, не стесняясь в выражениях, объяснил армейцу, что вся колонна изрыгает трассера во все стороны, давай ракету. Ракета тянется в сторону дувалов на вершине хребта, цель понятна. Доворачиваем, заходим на боевой, вжих! Ушла пристрелочная пара ракет. Тра-та-та – это мой пулемет. Бум! Это по моей голове в ЗШ командир: не смей при ракетной атаке стрелять без команды, скорость пули выше скорости ракеты – может догнать, ракета может взорваться перед кабиной и нам пипец (блин, раньше нельзя было сказать?). Вжих! Ушли 8 ракет в дувалы. Левым разворотом выходим с боевого, летим вдоль хребта для захода на повторный. Опаньки! Что это? А это три всадника на конях скачут по тропе вдоль вершины хребта, но вне зоны видимости армейцев. Быстро скачут, оглядываются, за спинами автоматы. Смотрю на них как завороженный. Дистанция стремительно сокращается, бац! Опять командир по ЗШ: чего не стреляем? Расстояние около 300 метров и сокращается каждую секунду на 60. Кажется быстро, но в такой обстановке время течет как-то по другому, мне показалось, что все происходит как при замедленной съемке. Жму на кнопки электропуска, тишина. Перевел взгляд на свои большие пальцы, сделал «нажимательное» движение – пальцы как каменные – ни с места, мозг не позволяет выстрелить в человека, хоть он и враг. Из оцепенения вывел один из духов, скакавший левее, он попытался вскинуть автомат в нашу сторону (акробат хренов), впрыск адреналина, пальцы «разблокировались», первая очередь прошла между ними. Всадники как по команде прижались к лошадям и отклонились от трассы, «акробат» влево от лошади, правые – вправо. Дистанция минимальная. Довожу влево и вниз почти до упора, нажимаю. Пулемет практически неподвижен – на упоре, цель почти под нами. Очередь догоняет всадника со скорость вертолета… От меня уже почти ничего не зависело, я мог только левее или правее подкорректировать. Но духу не повезло. Вместо очередного фонтанчика на тропе, вижу как трассер заканчивает свой путь и жизнь духа где-то в голове, которая дернулась и поникла, от чалмы во все стороны пыль (или кровь с мозгами?). Дух начинает заваливаться с лошади и в этот момент они проносятся под вертолетом и мы теряем их из вида. Командир заходит повторно на боевой, уходит пристрелочная пара ракет, корректировка. Вжих! 32 ракеты улетают искать свои цели. Ведомый так же заходит на повторный, ракетная атака. Дувалы перестают существовать. С земли передают, что обстрел с гор закончился, поблагодарили за помощь. Командир передает ведомому, что бы тот пролетел вдоль хребта с одной стороны дивизии, мы пролетим с другой. Никого, только один «жмур», лошади тоже нет, куда подевались? Но поисками заниматься некогда, надо возвращаться на базу – топлива в притычек. Честно говоря, у меня сложилось ощущение, что целую армейскую дивизию тормознули и долбили всего три духа.
В середине ноября наш экипаж перебрасывают на площадку подскока под названием пограничная комендатура Хумлы. Начиналась операция «Дарбанд» и здесь собрали уже около 30 бортов. Кроме большой вертолетной площадки и тактически выгодного расположения плюсов у этого места нет. Вода, которую там употребляют – соленая, руки помыть – проблема, не мылится даже мыло для морской воды. Компот в обед и тот соленый. Через день весь наш экипаж поселился в сортире (благо, там четыре очка). Через неделю, пока «толстые худели» наш бортмеханик (пр-к Сандалов Леонид), который до этого и пятидесяти кг не весил, стал насквозь просвечиваться как хорошо завяленная вобла. Местным смешно, а нам не до смеха, тем более вылетов за линейку никто не отменял, пришлось на грузовых створках устроить туалет из ведра, опустив звукоизолирующую штору. Так и летали целую неделю.
Как-то в конце ноября утром командир возвращается с полетным заданием: сопровождение Ми-26 в Меймене. По команде взлетаем двумя парами, пара Ми-24 и пара Ми-8, в указанном районе ждем «большого», вскоре он показался. Занимаем боевой порядок: горбатые спереди слева и справа от Ми-26, мы сзади и справа, вторая «восьмерка» сзади и слева. Высота полета Ми-26 15-20 метров, вертолеты прикрытия – 40-50 метров, т.е. в случае атаки ПЗРК, ракеты должны были принять на себя. Полет не из самых приятных. Долетели благополучно, сели на полосу в том же порядке, как и летели. Сидим, винты молотят, смотрим, как впереди «большого» разгружают. Вдруг бах! По ушам ударила волна. Метрах в 80-100 от нашего борта взрывается РС. Откуда ни возьмись, метрах в пятидесяти от нас, два бойца скидывают маскировочную сетку, выкатывается «Град» (отлично замаскирован был), дает залп. Через несколько секунд склон горы покрывается огнем и пылью. Больше разрывов не было, и мы благополучно вернулись в Союз. Только через много лет я узнал, что сопровождали мы тогда дальнобойные ракеты для «Града», которые должны были достать до духовской базы Дарбанд.
4 декабря получаем задание: в составе группы вертолетов (до 20 бортов Ми-8 и до 10 Ми-24) забираем десант и высаживаем его на высотке, обозначенной на карте. Начиналась заключительная фаза операции. Взлетаем, идем на Керки за десантом. 14 или 15 десантников занимают места в нашей вертушке, вижу, что ребята не только бывалые, есть и молодежь. Взлетаем, в определенном квадрате собирается вся «армада», дальше летим плотным строем, «горбатые» вокруг нас летают, оберегают. Подлетаем к месту высадки, не далеко от кишлака Лакман, Ми-8 разлетаются по своим точкам, согласно задания, мы заходим на «свою». При заходе замечаем стрельбу по нам (выглядит это, как будто кто-то сваркой сверкает, когда стреляют мимо – вспышек не видно, только трассеры), значит, высадить десант надо как можно быстрее – неподвижный вертолет это большая и желанная для духов цель. Выхожу в грузовую кабину, начинаю руководить высадкой, бывалые лихо выпрыгивают и веером разбегаясь, занимают позиции. Молодежь вжались в сидения, и выходить не хотят. Шок. Приходится применить силу. Придаю ускорение очередному бойцу, слышу над головой хлопок (но внимания на него не обращаю), боец приземляется, встает, бросает взгляд поверх меня и падет на землю, накрывая голову руками. Очередному десантнику говорю, что бы не прыгнул на лежащего война и оттащил его в сторону, а то затопчут. Высадка закончена. Все время высадки бортмеханик поливает из заднего ПКТ. Вваливаюсь в кабину, пробираюсь к носовому пулемету, подключаю шлемофон, докладываю командиру об окончании высадки, и в это время штурман дергает меня за рукав. Поворачиваю голову в его сторону и вижу огромные круглые глаза и палец, показывающий на приборную доску. Отклоняюсь назад, задираю голову, ё моё! Столько горящих красных табло я ни разу еще не видел. Перебираюсь на штатное место, смотрю проблемы: «пожар левого двигателя», «пожар в отсеке главного редуктора», «сработала автоматическая очередь»… Успеваю доложить: «командир, горим!», но он и сам все видит. Впрыск адреналина, память услужливо выкладывает перед глазами требования инструкции по действиям экипажа при возникновении пожара. Следуя инструкции, сбрасываю красные табло, вновь не загораются, значит, пожар потушен автоматической очередью противопожарной системы. Это уже хорошо, в запасе есть еще ручные очереди. Докладываю командиру. Он связывается по рации с ведущим: «Володя (Соловьев), пройди надо мной, горел левый двигатель». Над нами проносится борт и по рации: «дымишь левым». По инструкции, мы должны выключить горевший двигатель и взлетать на одном, если такой взлет не возможен, выключить второй двигатель и покинуть вертолет. Такой взлет нам не произвести, так как не хватит мощности оставшегося движка – лопатки компрессора совсем «лысые» (сточило песком как абразивом) и после этого вылета планировался перелет в Мары на замену обоих двигателей. Командир смотрит на меня, в глазах вопрос: что делать будем? Докладываю, что на одном не взлетим (была бы длинная площадка для разгона, можно было бы попробовать по самолетному или с переднего колеса). Просит Соловьева пройти над нами еще раз. Пролетает: «дым прекратился». Командир, конечно же, лучше меня знает все инструкции, и перспектива покидания борта и занятие обороны вместе с десантниками его не вдохновляет. На земле мы вояки никакие. Да и вертушке скорее всего конец придет, а если загорится, еще и боекомплект рванет, своим может сильно достаться. Слышим команду: «всем надеть парашюты!», значит, принял решение взлетать на двух. Застегиваем подвесные системы парашютов (обычно мы их не надевали, при полетах на высоте 10-15 метров толку от них, понятное дело, никакого), все докладывают о готовности к взлету. Взлет, на пределе отлетаем от места боя, набираем высоту 200 метров (парашюту достаточно) и становимся отличной мишенью для стингеров. Мы летим первые, ведущий превращается в ведомого – мало ли что… Но долетели нормально, пожар не возобновился. Хумлы. Сидим в кабине, ждем, когда остановятся винты. Слева вертолет Соловьева, тоже ждут. Штурман экипажа Соловьева показывает на капот левого двигателя и сгибает большой и указательный пальцы калачиком, понятно, дырка. Винты останавливаются, я через верхний люк выхожу к силовой установке, вдогон слышу командира: сердечник – мой! Блин, о чем он? Раскрываю капоты двигателей, иду на левый. Так… Аккуратное отверстие от пули в капоте, блок электромагнитных клапанов – в дребезги, а в том месте, где пуля остановилась – пробоина в двойном титановом корпусе компрессора двигателя, лопатки видно. Повезло. До ротора пуля не добралась. Если бы добралась, было бы много трупов, я – первый, т. к. в момент попадания находился прямо под этим местом и оказался бы обильно нафаршированным обломками лопаток ротора. Позже замерил, расстояние от пули до моей головы по вертикали составило 30 см.
На полу отсека нашел медную рубашку (оставил на память) и стальной сердечник пули (отдал командиру, он им позже пользовался как керном), осколки рубашки забрал штурман. Калибр 14,5 мм, стреляли с дистанции около двух километров, пуля на излете, вот и отделались испугом. Все, отлетались. Операция в самом разгаре, а мы прикованы к земле, обидно. Через пару дней прилетел борт из г. Мары, привез левый двигатель и ремонтную бригаду для замены. Демонтаж поврежденного и монтаж нового движков производили в полевых условиях. Никогда не думал, что такое возможно. Двигатель весит 330 кг, сотни трубок различных систем… Но, на войне, как на войне. Сняли одну из лопастей несущего винта, на ее место установили приспособление из куска лопасти с блоком. Трос закрепили к двигателю, второй конец, через блок – к БТР. БТР медленно отъезжает – двигатель поднимается. Пока занимались заменой, 8 декабря, при высадке десанта сбили из ДШК по хвосту Ми-8 № 34, экипаж из Читы, крепко досталось командиру экипажа (после длительного лечения списали с летной работы). Попало из ДШК и душанбинскому Ми-24 (командир м-р Карпов, позже, экипаж погиб от стингера 17.01.1988 г.). Движок заменили, на следующий день облетали и улетели в Мары, менять второй. В Хумлы вернулись 10 или 11 декабря (точно не помню). А 13 декабря очередная высадка десанта для перекрытия путей отхода духов после уничтожения базы Дарбанд. Не знаю, как себя чувствовали остальные члены экипажа, я, честно, бздел. К тому же, пока ремонтировались, отдали один пулемет и я свой бронежилет (летающим нужнее), пулемет вернули, броник – нет. Вылетаем на десантирование, без бронежилета чувствую себя голым, хотя мозгами понимаю, что от этого жилета, по большому счету, в принципе, толку никакого. Забираем десант, перед вылетом инструктирую, как будем лететь, как высаживаться. Помня о «гостинце» в левый движок, прошу десант лупить по всему движущемуся из блистеров, предлагаю кому-нибудь из десантников занять место у открытой входной двери, там специальная поперечина с устройством под АК или ПК… Тоже бздят. Вызвался добровольцем старший группы, лейтенант. Объяснил, что к чему. Полетели.
Точно район высадки не помню (где-то в районе кишлакка Атахаханжа), помню, с двух сторон горы, между ними ровная долина, шириной километра два, а по ней речушка с высокими отвесными берегами. Летели левее речки, до высадки пара минут, вдруг за спиной: та-та! та-та! Это летеха в дверном проеме, увидел по левому борту двух всадников, скачущих параллельным курсом, дистанция не менее семисот метров, вижу их в левый блистер, та-та, передний всадник, как в кино, кубарем, вместе с лошадью. Молодец, лейтенант.
Перелетаем речку, подлетаем к высоткам для десантирования, уже на прямой перед посадкой, вижу, где-то в километре от нас караван 7 или 8 навьюченных верблюдов и с десяток ишаков, духов видно плохо. Разворачиваю свой ПКТ в ту сторону, пристрелочная очередь уходит в цель, длинная очередь, уже накрыло пылью при посадке, остановился, когда пулемет уже начал «плевать» перед собой, перегрелся. Десантура вышла классически, в кино такого не увидишь, десять секунд и бойцы уже на позициях вокруг вертушки, ведут огонь. Молоток, лейтенант! Взлетаем, уходим вдоль речки, пролетаем над тем местом, где перед посадкой видел караван… Мрачное зрелище, в живых не остался никто, ни духи, ни животные. Подозреваю, что перейти в мир иной им помогли не только мои пули – вокруг летало множество бортов и почти все стреляют и нурсуют, в такой мясорубке у духов просто не было шансов проскочить. Кружим по долине в поисках уходящего противника, на одной из караванных троп, уже в горах, замечаем не большой караван, три верблюда, два ишака и с десяток духов. Они почти достигли перевала, по бокам тропы очень крутые склоны гор. Командир заходит на боевой, дистанция минимальная, пристрелочная пара ракет взрывается на правом склоне. Передние духи рванули к перевалу, рассчитывая укрыться от огня, задние – просто попадали вдоль тропы. Командир переводит переключатель ракет в положение «серия», и начинает поливать, но дистанция уже метров 300-350, половина ракет не взрывается – не успевают взвестись (взводятся через 300 метров полета после выстрела, в целях безопасности). Один из духов добежал до перевала, спасение было уже рядом, но, видимо, был не его день. Одна из ракет попадает прямо в него, но не взрывается. Облако красного цвета и на тропе только две ноги, все, что осталось от духа. Командир заходит на повторный по большому кругу, чтобы был запас дистанции для прицеливания, но ракеты больше не потребовались – хватило первой атаки, если кто и шевелился, очередь носового ПКТ прекращала мучения бедолаги. Все, с ними покончено, и только один ишак стоит на ногах, голова свесилась, весь в ошметках собственной плоти после попадания осколков ракет, мертвый, но стоит. Перевожу взгляд на командира, он объясняет, что так часто бывает, суставы сгниют – завалится. На душе хреново, жалко животных, они ведь не при чем, но осколок ракеты не разбирает, где человек, где животное – косит все подряд, пуля более избирательна, достается чаще человеку в чалме, избегая животных (по крайней мере, моя). Так закончилось существование сильно укрепленной, считавшееся духами не преступной, базы «Дарбанд» и… время нашей командировки. Через пару дней нас перекинули в Керки, а еще через пару, мы улетели в Мары сдавать борт. 25 декабря были уже в Благовещенске, но история на этом не закончилась. Оказалось, что за участие в операции «Дарбанд» было награждено очень много пограничников, не забыли и про наш экипаж (мы-то ни на что не рассчитывали, поскольку вернувшись 4 декабря с «подгоревшим» двигателем, получили по первое число за невыполнение требований инструкции, грозились даже отстранить от полетов и домой отправить. Но высокое начальство решило по другому – спасена дорогостоящая боевая техника). Командира наградили орденом «Боевого Красного Знамени», экипаж – медалями «За боевые заслуги».
Потом была еще одна командировка в Мары в конце 1988 – начале 1989 годов, но это уже другая история.