О нем мне рассказал брестчанин Валерий Викторович Мутовкин, в прошлом преподаватель Брестского инженерно-строительного института. Где-то на стыке 70-х и 80-х годов, приехав со студентами «на картошку» в деревню Сухополь Пружанского района, встретили пожилого пастуха без левой руки. Кто-то из парней по-простому поинтересовался: «Где руку-то потеряли?» На войне, отвечает, в 39-м году. Молодежь отреагировала с усмешкой: напутал дед, война в 1941-м началась. «Нет, хлопцы, не напутал, я тогда в польской армии служил…» Сказал и замкнулся – не то обиделся на смешки, не то решил, что сболтнул лишнее.

Вечером после отбоя преподаватель, большой любитель истории, взял бутылочку вина и отправился к деду наводить мосты. Тот поначалу отнесся настороженно: в то время такие разговоры не приветствовались. Но потихоньку разговорились. Призывался отсюда, из Сухополя, срочную служил на границе с Восточной Пруссией. Знающий нашу дедовщину Мутовкин сочувственно вклинил: трудно, наверное, приходилось православному в польской-то армии? Дед удивился. Все были одинаковыми «жолнежами» (солдатами), а для деревенских служба являлась по крайней мере возможностью поесть вдоволь (уточнил правомерность такого утверждения у известного читателям первой книги Ярослава Захаровича Ширнюка, служившего срочную в польской армии, – так и было. – В.С.). Поляки с удовольствием слушали белорусские песни, и его, имевшего голос, часто просили спеть. Единственное, что ему категорически не нравилось, – заменявшая более привычный чай утренняя «кава».

«Горькая, я ее отродясь не пил, а тут изо дня в день каждое утро, хорошо хоть с куском хлеба с маслом или смальцем. Зато мясные блюда в течение недели не повторялись: вчера гуляш, сегодня котлеты, завтра отбивные… Офицеры питались из этого же котла в своей столовой, а кто хотел, ел в счет жалования в «касыно» (в буквальном переводе «казино», но по содержанию заметно отличное от теперешних аналогов. – В.С.), где можно было заказать что-то более изысканное».

Дед дослужился до капрала, дальнейший рост ограничивался образовательным цензом. Здесь уж кому как в жизни улыбнется: бывали случаи, когда богатой семье нравился соседский ребенок, они ему покровительствовали и оплачивали учебу вплоть до военного училища, – в соседней роте служил такой подофицер из «тутэйших».

В августе 1939-го в части знали, что возможна война с Германией. Требования немцев становились все жестче и уже не ограничивались одним Данцигом (Гданьском). Копали окопы. Приехал пан полковник с ксендзом, всю часть собрали в костеле. Полковник выступил с речью: «Жолнеже! Польшу хотят разделить в четвертый раз. Встанем же грудью на защиту Родины! Окопы, которые вы роете, могут стать вашими могилами, но мы не чехи, так просто не сдадимся», – и дальше в таком духе. На территории части вывесили плакаты: земной шар и на нем маленькая девочка в платьице, на котором написано «Польша». С запада надвигается черная туча в форме носа и укороченных усиков Гитлера, с востока – туча с профилем Сталина. Девочка испуганно присела, смотрит в растерянности на этот надвигающийся кошмар…

Полк стоял выездным лагерем, спали в палатках, рыли окопы ближе к границе. На рассвете 1 сентября начался не то налет, не то сильный обстрел. Рассказчик выскочил из палатки и вдруг увидел, что рука болтается на двух «нитках». Подхватил конечность второй рукой и потерял сознание.

Его эвакуировали в Брест, около двух недель лежал здесь в «шпитале». Когда немцы подошли и сюда, раненых стали вывозить еще дальше на восток. На одной из станций санитарный поезд вдруг двинулся в обратном направлении: пошли советы. В 20-х числах сентября наш герой во второй раз очутился в брестском госпитале.

Культя заживала нормально. Тем временем была проведена демаркационная линия, немцы с советами приняли решение в отношении рядового состава Войска Польского: всех возвращали по ту сторону новой границы, откуда они призывались. Таким образом, нашему подлечившемуся рассказчику пересекать границу не требовалось, но после выписки надлежало явиться в здание нынешнего облисполкома и получить документы.

Поднимается на нужный этаж, открывает дверь – и тут же захлопывает: за столом восседает немецкий офицер в черной форме, на столе фуражка с черепом. Рассказчик не может понять: флаг на здании красный, часовым на входе красноармеец… Немец выходит в коридор: «Папир, биттэ!» («Пожалуйста, бумаги!»). Взглянув, указывает по коридору: «Герадэ, линкц дас дриттэ циммер» («Прямо, третья комната налево»). Рассказчик растерянно идет по коридору, открывает указанную комнату, а там уже командир с красной звездой. Выписал документы по демобилизации «вчистую», и наш герой отправился домой в Сухополь…

Еще один дедов рассказ относился к последним дням пребывания немцев 1939 года в Бресте. По улице Стецкевича (Комсомольской) было много еврейских лавочек (рассказчик насчитал порядка 23). В районе ресторана «Экспланада» (в послевоенное советское время – ресторан «Беларусь», позже диеткафе) пятеро немецких офицеров, по форме, предположительно, «Люфтваффе», зашли в еврейскую лавочку, купили по трости с серебряным набалдашником, после чего с отрывистым «Юдэ!» этими же палками принялись громить витрину. Семья лавочника кричала криком, собрался народ. Немцы, слыша русскую речь, говорили толпе: «Комрад, биттэ!», предлагая разбирать еврейский товар.

Так летчики переходили от лавки к лавке и, где владельцем оказывался еврей, погром повторяли, хотя самих владельцев не трогали. Часть переминавшегося народа принялись прихватывать добро. Повторяемость действий и большое число зрителей подвигли компанию на элемент комизма: четверо пристраивались к витрине очередной лавки с занесенными битами, а пятый заглядывал внутрь и, видя еврея, давал отмашку…

Немецкий часовой, стоявший возле спиртзавода (ныне ликеро-водочный), за несколько часов до передачи объекта советской стороне провозгласил обмен водки на яйца. Кто жил поблизости, помчались к своим несушкам… Рассказчик тоже побежал, где-то перекупил десяток, но, когда вернулся, было поздно: вместо немца стоял красноармеец с трехлинейкой.

Василий САРЫЧЕВ