Юлиуш ПЕТРАКОВИЧ

Ответить
Аватара пользователя
pogranec
Администратор
Сообщения: 3389
Зарегистрирован: 04 ноя 2013, 10:38
место службы: Республика Беларусь
Дата призыва и окончания службы: 28 мая по н/с
Контактная информация:

Юлиуш ПЕТРАКОВИЧ

Сообщение pogranec »

Изображение

Довоенный брестчанин 1923 года рождения начинал подобно будущим гаврошам Брестской крепости Пете Клыпе, Пете Котельникову, Пете Васильеву: в 1937 году родители подростком отдали Юлиуша на обучение в оркестр дислоцировавшегося в Бресте 82-го пехотного полка Войска Польского. Юный музыкант стал песчинкой в водовороте событий надвигавшихся 1939 и 1941 годов. Воспоминания профессора Варшавской академии музыки по классу трубы, каковым сегодня является Юлиуш Петракович, приводим в записи Зигмунта Попеля.

«В начале 20-х годов Брест, в котором проживало около 40 тысяч жителей, был провинциальным городом на востоке Польши. Разрушения, оставленные Первой мировой войной, недостаток промышленных объектов не давали хорошей перспективы для населения.

Обретенный Брестом статус центра воеводства открыл возможности для расширения города. Важную роль играл тот факт, что Брест был крупным железнодорожным узлом, где пересекались важные пути с запада на восток и с юга на север. Присутствие в межвоенный период большого военного гарнизона вносило свои значимые краски в жизнь горожан.

Но над городом продолжала довлеть безработица. И хотя, начиная с 30-х годов, ситуация стала постепенно улучшаться, жизнь большого числа семей, особенно многодетных, по-прежнему заключалась в каждодневной борьбе с нищетой.

Дать детям образование было нелегко. Используя некоторые мои музыкальные способности, родители сумели определить меня для продолжения учебы в военный оркестр 82-го пехотного полка, располагавшегося в казармах Граевского предместья. Мой новый статус воспитанника, кому полагалось питание и обмундирование, имел большое значение для семьи в материальном плане.

Итак, 1 октября 1937 года в возрасте 14 лет я стал солдатом. Поблажек по части соблюдения правил воинского устава для юных музыкантов не предусматривалось. Помню изнурительную муштру на маневрах. В любую погоду мы проходили десятки километров по песчаным дорогам Полесья. Песок проникал везде, мучила жажда. Прилипавшие к телу мундиры обжигали, как жесть... Но основным, каждодневным нашим занятием было маршировать и играть.

Наступил 1939 год. В связи с изменившейся внешней политикой Германии Войско Польское стали передислоцировать для занятия оборонительных позиций. В ночь с 21 на 22 марта, когда мы спали после обычных занятий, завыла сирена. С этого момента наша войсковая жизнь переломилась, следование учебной программе закончилось. 23 марта была объявлена частичная мобилизация, и мы, музыканты, с группой солдат и сержантов выдавали обмундирование начавшим прибывать в казармы резервистам.

На следующий день 30-ю дивизию, которой принадлежал наш 82-й Сибирский пехотный полк (наряду с 83-м пехотным полком им. Р.Траугутта, стоявшим в Кобрине, 84-м пехотным полком, дислоцировавшимся в Пинске, 30-м полком легкой артиллерии и 30-м саперным батальоном, казармы которых находились в крепости, а также 30-й дивизией тяжелой артиллерии из Влодавы, 41-й танковой ротой, кавалерийским эскадроном и еще рядом подразделений), эшелонами перебросили к западной границе в район Велюня, Щерцова, Длутова.

Устроили в сараях, но потом оркестрантов перевели в жилые дома. Мы, молодежь, попали квартировать к хозяину по фамилии Щур. Он был протестантом, что накладывало определенные особенности на наш распорядок. Согласно договоренности хозяина с командованием полка, каждое воскресенье с 10 до 13 часов, когда он молился, мы должны были уходить из дома.

В первые дни июня оркестр перевели в Видаву, где обосновался штаб полка, и разместили в большом сарае, стоявшем в фруктовом саду. Возобновились репетиции – каждый день до обеда. А во второй половине дня мы обычно играли на площади «старого мяста», и эти концерты пользовались успехом у населения.

В последних числах августа штаб, а с ним обоз и оркестр, переместились в лес непосредственно к германской границе. Здесь музыканты жили обычной жизнью солдат полка.

31 августа 1939 года уставшие от работ мы отправились спать. В 4 утра дежурный разбудил чистить картошку – подошел черед нашего наряда по кухне. Буквально через несколько минут низко над лесом, прямо над нашими головами, с ревом пролетели десятки немецких бомбардировщиков. Мы тогда не отдавали себе отчет, что это начало Второй мировой.

Все подразделения полка поднялись по тревоге. Немцы наступали более значительными силами, и после первых боев части польской 30-й пехотной дивизии были вынуждены отступить.

Двигались через Рудники, Дзялошин и дальше в направлении Паенчно. Той же дорогой, что наша колонна, уходило население. Немецкие бомбардировки имели ужасающие последствия. Разбитые телеги, мертвые лошади, свежие безымянные могилы по обочинам, а главное – отчаяние на лицах убегавших в неизвестность людей.

В дороге нас несколько раз бомбили. Мы потеряли два обоза с личным снаряжением и инструментами. Погиб извозчик по фамилии Рыдз, очень приятный, спокойный в любых обстоятельствах человек из-под Кобрина. Перед самым авианалетом он показал фотографию своей семьи: жена и две маленькие дочери на фоне усадьбы. Мечтал о том, как вернется домой в деревню с лошадьми, которые были за ним закреплены и к которым он очень привязался.

На уцелевших телегах добрались до Варшавы. К этому времени мы уже не представляли сплоченное подразделение. Большинство стремились просто добраться к месту своего проживания. Другие держали направление на юг к границе с Румынией – туда нацелился и я, рассчитывая на возможность остаться в армии после реорганизации разбитых подразделений.

В Варшаве случайно встретил извозчика из нашего обоза, тот предложил ехать вместе. На третий день пути спутник по большому секрету сообщил мне, что в телеге под брезентом лежит бесценный груз – 150 килограммов сала толщиной в ладонь, а также десять ящиков сигарет. По дороге мы меняли сигареты на хлеб, необходимый к салу.

В Хелме, куда мы добрались, встретили трех товарищей, с которыми расстались во время бомбежки под Ловичем, – Чеслава Гурского, Альбина Герника и Гжегожа Леонарда. Двинулись дальше. В лесу увидели группу солдат, рывших окопы. На вопрос, от кого они готовятся обороняться, те, к нашему изумлению, ответили: «От большевиков». Оказывается, Красная армия перешла границу на востоке. Я спросил у старшего сержанта, можем ли мы участвовать в обороне. Тот ответил «нет» и велел отправляться по домам, предварительно выбрав что кому нравится из музыкальных инструментов, лежавших поодаль. Эти инструменты – около 40 единиц производства варшавской фабрики «Глийер & Рудзки» – были почти новыми. Скорее всего, их бросил какой-то кавалерийский полк – так мы решили, не обнаружив инструментов из дерева и тромбонов. Чеслав выбрал чудесный геликон, Альбин – валторну, только Гжесь ничего для себя не нашел и остался с прежним гобоем, который носил за поясом.

Вчетвером мы снова вернулись на окраину Хелма и попросились к хозяйке, уже принимавшей нескольких наших солдат. Она угощала нас чаем и рассказывала о своем муже, тоже военнослужащем, которого судьба забросила далеко от дома. И тут произошел очень неприятный инцидент. Пользуясь минутным отсутствием хозяйки, один из солдат перешел в соседнюю комнату, достал из шкафа одежду мужа и выпрыгнул в открытое окно. Хозяйка очень расстроилась пропаже, нам было тоже не по себе, и гостеприимный дом мы оставили в плохом настроении.

Попрощались с Чеславом, который отправился домой в Ченстохову. Мы продолжили путь на юг в направлении Хрубешова. Блестевшие на солнце инструменты, чтобы не искушать судьбу, обернули бумагой. В этом районе летали немецкие самолеты.

На третий день пути в одном из местечек набрели на казармы конно-стрелкового полка и решили отдохнуть, а заодно поискать съестного. На расположенных неподалеку огородах ничего из овощей, к сожалению, не обнаружили. На грядках остались лишь кочерыжки от капусты. Но если их почистить, можно сварить какой-никакой суп, а мы не ели уже несколько дней. Тут я припомнил, что возле колонки, где мы пили воду, лежали две очищенные от мяса крупные говяжьи кости.

Мы раздобыли ведро, развели костер, разбили кости и принялись варить «военный суп». Получилось очень вкусно. Подкрепившись, устроились в одной из казарм на ночлег и скоро уснули мертвецким сном.

Разбудила внезапная артиллерийская канонада. Советские войска готовились занять город. Мы решили спешно уходить обратно в направлении Хелма по той самой дороге, по какой шли вчера.

К вечеру проходили мимо какого-то села, расположенного вдоль дороги. Нас остановила пожилая женщина. Стоя возле калитки своего дома, спросила, куда идем. Объяснили, что возвращаемся домой. «Соколыки, не ходыте через село, – предостерегла она, – бо наши мужики вас повбывають!» Предложила переночевать у себя, что мы и сделали, а утром чуть свет ушли. Женщина говорила правду: местные мужики, взяв ружья, не то из ярости, не то преследуя разбойные цели, убивали поляков.

Двигаясь на север, затемно подошли к селу Хромувка. В одной из халуп, расположенных на краю села, окно было завешено одеялом, через которое пробивался свет. Стучаться мы не рискнули, подсадили меня к окну – а там, к своему ужасу, я увидел человек десять вооруженных винтовками хлопцев, которые о чем-то совещались.

Мы быстро ушли, но были очень уставшие и решили переночевать в расположенном на большом расстоянии от построек сарае, установив очередность дежурства. Голод не давал покоя, и я подполз к забору одного из домов, возле которого сидело стадо гусей. Схватив одного гуся и зажав ему клюв, принялся крутить шею. На наше счастье, ни жертва охоты, ни остальные гуси не наделали шуму.

В сарае выяснилось, что закрома наполнены рожью. Мы забрались на чердак и проспали там до рассвета, сменяя друг друга в карауле. А с первыми лучами, прихватив ведро, побежали в поле. Отмахав километров пять, сделали привал, занялись приготовлением нашей добычи. Костер развели в небольшой яме, воду набрали из ручья. Долго готовить нам не довелось: недалеко, со стороны дороги, раздалась стрельба. Быстро потушили костер и с недоваренным гусем ушли подальше от шоссе в северном направлении, ориентируясь на полотно железной дороги Хелм – Влодава.

Недалеко от Влодавы встретили двигавшееся быстрым маршем в сторону Хелма довольно крупное польское подразделение. Оказалось, оно принадлежало нашему 82-му пехотному полку: это были призывники, мобилизованные уже после нашего отъезда на западную границу. Заметив майора Паха, которого знали как командира одного из батальонов, мы доложили, что являемся воспитанниками полкового оркестра и идем домой. Майор выдал нам свидетельства, в которых указал, что мы уволены из армии.

Это было последнее встреченное нами польское подразделение. По дороге нас продолжал донимать голод. В одной из деревень я с сожалением расстался с добытым под Хелмом баритоном, выменяв его на большую буханку белого хлеба.

Близ города Кодень нас задержала группа вооруженных мужчин. На левом рукаве поверх одежды у них были повязаны красные полоски. Под конвоем нас отвели в город. На большой площади у кафедрального костела, где находится известная икона Матки Боскей Коденьской, собралось несколько сотен человек. Это был митинг местных коммунистов, вышедших из подполья и уже создавших свой комитет и милицию. Используя неразбериху, мы убежали в сторону Буга, русло которого протекало метрах в пятистах.

До Бреста оставалось километров двадцать пять. Уже валясь с ног от усталости, мы свернули с шоссе на лесную дорогу. Неожиданно из-за куста выскочил красноармеец с винтовкой, к которой был прикреплен предлинный штык, и закричал, чтобы мы подняли руки и легли на землю. Выглядел он очень молодо, не намного старше нас, на голове шапка-буденовка с большой звездой над козырьком. Вместо ремешка с винтовки свисал грубый толстый шнур. Красноармеец стоял босиком, с волдырями на пятках, а связанные веревкой сапоги висели через плечо.

Приступая к досмотру, боец спросил, есть ли у нас оружие. Мы сказали правду: нет. Он начал проверять, что, принимая во внимание длинную винтовку и сапоги через плечо, длилось очень долго. Заметив под мундиром Гжеся какой-то предмет, солдат занервничал, велел встать и расстегнуться. Откинув крышку футляра и убедившись, что это вправду музыкальный инструмент, солдат велел нашему коллеге сыграть. Но из потерявшего свойства гобоя можно было выжать лишь несколько фальшивых звуков. Боец охарактеризовал игру Гжеся словами: «Г… ваши музыканты!» – после чего велел встать с поднятыми над головой руками и идти вперед.

Наверное, в нашей ситуации (трое против одного) мы могли действовать решительно, броситься на тщедушного конвоира, разоружить и убить. Но это было невозможно. Нам было по 16 лет, и о том, чтобы лишить человека жизни по какой бы то ни было причине, не могло быть и речи.

Боец довел нас до территории школы, где находилось уже несколько сотен польских солдат, подофицеров и офицеров. Это был один из сборных пунктов. Пленных поверхностно классифицировали, основной целью было отделить офицеров.

В какой-то момент к нам подошел немолодой, лет 50-ти, боец, вероятно, из резервистов, и поинтересовался, нет ли у нас бумаги скрутить папиросу, так называемую «скренту». У меня случайно сохранился пакетик популярной в то время папиросной бумаги фирмы «Аида». Но оказалось, что эта она совершенно не годилась для скручивания «скрент», поскольку курево бойца было грубой сечкой из стеблей табака, называвшейся «куришкой». Острые концы табачной сечки рассекали тонкую бумагу. После неудавшегося эксперимента наш «резервист» крепко высказался о качестве польской бумаги и сообщил, что скоро прилетит истребитель, который привезет бумагу «что надо».

Через какое-то время действительно раздался гул самолета, вызвавший подъем настроения у красноармейцев. Когда самолет приземлился, бойцы наперегонки бросились к нему. Через минуту творилось что-то невообразимое. Из самолета выбрасывали пачки газет, которые красноармейцы мгновенно расхватывали с радостными возгласами.

Мы удивились, в Польше такого не бывало. Что ни говори, заслуживали уважения люди, которые с таким нетерпением стремились прочесть газетные новости. А потом все прояснилось. Знакомый уже резервист подошел к нам с газетой в руке и триумфально оповестил: «Есть бумага!» Отрывая от нее куски, он крутил самокрутки и наполнял их «куришкой», которую доставал из кармана. Угостил нас своей самокруткой, предупредив, что после первой затяжки надо потушить пламя горящей газеты, и внимательно наблюдал. На вопрос «ну как?» мы не могли ничего ответить, так как после первой затяжки все трое поперхнулись, закашлялись, в глазах появились слезы. Развеселившийся боец ободрил нас, что ничего, привыкнем.

После обеда была сформирована колонна из польских солдат, человек пятьсот, которая двинулась в северном направлении. К вечеру мы были в районе Тересполя. Пешеходный мост через Буг оказался разрушен, и нас направили на расположенный севернее, ниже крепости, железнодорожный мост. На пути к мосту колонне предстояло пересечь Варшавское шоссе, по которому в восточном направлении шли сотни машин и другой техники с включенными фарами, ослепляя пленных и конвоиров. Мы втроем решили использовать это обстоятельство и договорились о побеге. Проходя возле «пороховни» (порохового склада. – В.С.) близ местечка Кобыляны, мы улучили момент, когда колонну ослепил проходящий автомобиль. Я дал сигнал, и все трое нырнули в придорожную канаву. Пролежали около трех часов, пока уменьшилось движение на шоссе.

Около полуночи мы добрались до Тересполя, где проживала моя тетя Мария Чижевска. Она скрыла разочарование, так как больше надеялась на возвращение сыновей, которых мобилизовали в августе. Помывшись и покушав, мы впервые после нескольких недель скитания смогли лечь в нормальные постели. Наутро, поблагодарив тетю за гостеприимство, отправились в парикмахерскую. Купили в булочной буханку хлеба и с таким багажом двинули в сторону железнодорожного моста через Буг.

Поднимаясь на мост со стороны Тересполя, мы были удивлены отсутствием охраны, но это была лишь видимость. Едва спустившись, услышали громкий окрик: «Стой! Куда?» У железнодорожного полотна в окопе сидел боец, вооруженный ручным пулеметом. В его задачу входило пропускать всех, кто шел в Брест, и задерживать двигавшихся в обратном направлении. На наше объяснение, что идем домой, он вежливо произнес: «Проходите, пожалуйста!» И, не удержавшись, добавил: «Ну что, провоевали Польшу?»

В Граевском предместье Бреста нас остановили незнакомые женщины, предостерегшие, что в военной форме дальше идти нельзя: советы задерживают всех польских солдат, конвоируют в ближние казармы и затем вывозят по железной дороге на восток. Мы задержались в доме одной из этих добрых женщин, где нас накормили и отпустили только с наступлением сумерек. Мы с Герником отправились в Киевское предместье, а Гжесь Леонард, переодевшись в гражданское, продолжил путь к своим в Волковыск.

Родители и сестра счастливы были увидеть меня невредимым. Они очень беспокоились, смогу ли пережить это трудное время. Осталось как-то приспособиться к жизни в условиях новой власти. Чтобы продержаться материально, я устроился в городской оркестр, который в основном состоял из воспитанников и унтер-офицеров военных оркестров 82-го и 35-го пехотных полков, а также 6-го саперного батальона. А с июня 1940 года пошел работать в городскую пожарную команду, где выполнял две функции: пожарного и музыканта».

Василий САРЫЧЕВ
"Павшие в июне сорок первого пограничники не могли знать, что командование вермахта отводило на взятие пограничных рубежей нашей Родины тридцать минут. Их защитники держались сутками, неделями... Из 485 западных застав, ни одна не отошла без приказа... Павшие в июне сорок первого пограничники не могли знать, что война продлится еще 1414 дней. Павшие в июне сорок первого пограничники не могли услышать залпов Победы. Родина салютовала тем, кто шел к великой победе... и тем кто сделал к ней первой шаг..."
Ответить

Вернуться в «Брест 1939-1941.Между молотом и наковальней»