Взбодрился...

[pogranec]

Как бежит, летит время…
40 лет тому назад, роскошной приморской осенью я в который раз надругался над здравым смыслом и совершил столь безрассудный поступок, что наверняка ангел-хранитель, приставленный высшими силами небес оберегать глупца, долго и устало качал головой.

В ту пору выпало мне «счастье» - месяц тянуть лямку в карауле в режиме «через день на ремень» на всех, какие только были, постах. В конце месячного марафона стоял я на складе боеприпасов. Оный был «упрятан» среди сопок в нескольких километрах от гарнизонного поселка Краскино, и немного далее от границы с Китаем, с которым мы (СССР) тогда так разоср…, что пограничные инциденты с угрозой перерасти в войну стали обычным делом*. На мой дилетантский взгляд, место было выбрано очень здорово. Случись пожар или диверсия, рвануло бы ого-го-го! А так, никто и ничто в поселке не пострадает, ну за исключением небольших потерь – одного часового да боезапаса, необходимого для удержания укрепрайона в случае прорыва границы(путем перемалывания превосходящего числом противника нашей огневой мощью).

Пост весьма ответственный, дураку понятно, ведь не баня или сельпо какое. Главное, чтобы часовой не прос…л диверсанта, и успел позвонить и поднять тревогу. Как бы все просто, но в реальности китаец в кедиках мог в потемках подойти вплотную к полусонному часовому и сделать с ним всё, что захочет. Всё, потому как приемам рукопашного боя нас не обучали, как, впрочем, и стрелять. Нет-нет, напраслину возвел, вспомнил, перед присягой учили собирать-разбирать калаш и сводили один раз на стрельбище - дали шмальнуть чуток. А что, автомат лучший в мире, стрелять из него может и дебил, не то что мы, прошедшие не одну медкомиссию до армии. Утешало и то, что если часовому и суждено было погибнуть, то смерть, пусть и преждевременная, была бы славной и героической - для родителей и друзей. А какой парень не мечтает стать героем, пусть и посмертно?

Ничто не предвещало дурного той ночью. Все было как обычно: я бродил меж двух рядов колючки, а яркое освещение по периметру позволяло видеть меня из тьмы и, ослепляя, не утруждать мой взор на всё, что охранялось. Такое продуманное освещение только поначалу будило дурные мысли, вызывая тревогу за свою жизнь и сохранность доверенного Родиной важного объекта. Но со временем тревога гасла, уступая чувству обреченности, переходящему в безразличие, и, в конце концов, появлялось понимание, что все делается ради людей, т.е. постового и проверяющего. Для первого – это возможность демонстрировать надлежащее исполнение своих обязанностей, а второму – иметь возможность это видеть и подтверждать, наблюдая издалека.

Надо заметить, мое миропонимание и патриотизм формировались в детстве не только улицей, но и фильмами. Помню до сих пор, с каким восторгом, а в конце с комом слез в горле, смотрел «Чапаева». С той поры в памяти крепко засело: легендарного комдива погубили спящие часовые. И думалось тогда, я то - никогда и ни за что не просплю врага!

Увы, в жизни все не так, как в кино, и кто познал караульную службу, тот понимает, как тяжело бодрствовать в предрассветный час, тем более, когда задрочен до крайности из-за постоянных конфликтов с дедами. Полноценного отдыха ни во время двухчасовых смен в карауле, ни в казарме, как правило, не было, и к концу месяца копился недосып, и каждый раз ночные бдения требовали все больших усилий. Конечно, под утро начиналась отчаянная борьба чувства воинского долга с растущим пофигизмом истощенного организма.
Чем только себя не бодрил: и прыгал, и приседал, и шел в штыковую, и метал штык-нож в столб, и крутил уши до хруста, и, не обладая ни слухом, ни голосом, дико ревел «Врагу не сдается наш гордый Варяг…». Однако, как только наступала пауза, тут же замедлялась поступь и хоть на мгновение, но единоборство проигрывалось вчистую. Когда незаметно смежались веки, проваливался туда, где нет ни времени, ни звуков, ни света. Хорошо, что были на носу очки: когда, словно лунатик, набредал на колючку, они спасали глаза, а уколы будили и бодрили, правда, совсем ненадолго.

Видно, к тому роковому моменту накопился такой недосып, что всех ухищрений взбодриться стало не доставать. Я уже несколько раз тыкался в колючку лицом, почти не чувствуя уколов, и понимал, что еще чуть-чуть - и зависну спящим пугалом в проволочной паутине. И вдруг озарило: вспомнил о потаенном патроне, что болтался повыше колена, но ниже пупка в кармане солдатского галифе! Ха, - думаю, - а не пора ли проверить на что способен калаш? А вот и столб с фонарем. Интересно, пробьет ли его? Зарядил автомат леваком, приставил ствол почти вплотную и - звук выстрела не взбодрил, но, когда обнаружил сквозное отверстие, немного оживился. Вот это да! – думал, – в случае обстрела ни за забором, ни за стенкой сарая не уцелеешь, пробьет и убьет запросто. Так-так-так, ну дела… пуля столб прошила и улетела… хорошо, что впереди сопка, а там … Черт! Черт!! как же не предвидел, куда она полетит?

Всякую сонливость смахнуло рукой. Вспомнив, что днем в том месте бродил дедок с козами, буквально остолбенел! И страшенная мысль оглушила и пульсировала: а если он там с козами прикорнул на ночь, а если он там с козами прикорнул на ночь?! Попытался сканировать тишину ночи каждой клеткой тела, но тщетно, ничего не было слышно, никаких звуков козьего ботала.

Далее фантазию будить не надо было, но лишь сдерживать. Ясно представилось, как через пару часов в сером свете рождающегося дня, на склоне сопки проявится жуткая картина ночной драмы - скрюченный труп пастуха на земле в окружении тревожно блеющих коз. Какой кошмар! Ужас сковал меня. Но вот включился инстинкт самосохранения: я стал лихорадочно разбирать и чистить от пороховой гари автомат, хотя понимал, что в случае УБИЙСТВА ЧЕЛОВЕКА это не спасет, так как извлеченная пуля и баллистическая экспертиза точно укажут на преступника...

Когда приехала машина со сменой, постовой уже вполне являл собою памятник того каменного Ивана, что стоял на Крестовой сопке, олицетворяя мужество и скорбь, ответственность и жертвенность на страже рубежей великой страны. Это внешне, а внутри… уже мысленно отбывал срок в лагере строгого режима, и, обливаясь слезами жалости к своей несчастной личности, писал письма маме, стараясь ее ободрить надеждой на досрочное освобождение сына за хорошее поведение.

Некоторая замороженность и отрешенный взгляд постового не привлекли внимания разводящего, - мало ли идиотов призывали в армию. Всю дорогу от поста до поселка сквозь дырку в брезенте пытался увидать тот склон сопки и услышать звуки ботал. Ничего не было ни видно и не слышно. Что оставалось думать? Одно из двух: либо там никого не было, либо пастух убит.
Последующие два часа, как положено, я бодрствовал, развлекаясь мыслями о том, что увижу утром, когда снова окажусь на посту, и утешался тем, что времена не сталинские и, слава богу, расстрел не грозит. Потом «спал» в отдыхающей смене, мысленно расписывая в красках свою будущую лагерную жизнь.

Через четыре часа снова был на посту, но не сразу решился посмотреть в ТО место, лишь оставшись один, осмелился, и – увидал на склоне старика в окружении коз! Он стоял, и, казалось, смотрел в мою сторону, а согбенная фигура его словно воплощала немой укор. Живой!

Безмерно счастливый – это был мой самый счастливый день за полгода службы в армии – прислонился к ножке караульного гриба и обессиленный …уснул. Разбудил разъяренный окрик разводящего:
- Молчанов! Спишь, твою мать! Совсем оборзел москвич! На губу тебя за такую службу!
Я лишь смиренно кивнул. Разве то наказание?