НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВ

РЕКА БУГ — ГРАНИЦА РОДИНЫ

Повесть


Глава первая

Вечернее майское солнце, клонясь к Бугу, ярко осветило Ленинскую комнату, где в одиночестве сидел Алесь Куреня и писал письмо: «Как я радовался нашему крылатому счастью, которое перенесло тебя из нашей далекой вески в Брест, и теперь ты учишься совсем близко от меня. И мне грустно, что ты рядом, а я никак не могу с тобой встретиться. Ничего не поделаешь, милая моя Аксана. Уж такова участь солдата-пограничника... Не горюй, скоро встретимся. Я всегда с тобой и душой и сердцем»,— и чуть было не написал: «Целую». Но, поразмыслив, удержался и закончил фразой: «До скорой встречи! Алесь».
Аккуратно заклеив письмо Аксане, взялся за другое — родителям.
«Твой наказ, папа, я выполнил — школу окончил на «отлично»! Теперь я младший сержант, контролер. И прекрасно понял, как велика моя ответственность перед Родиной. Река Буг — граница нашей Отчизны. И я, папа, несу службу на этом рубеже, через который не должен проникнуть к нам ни один вражеский агент, и туда — ни один наш перебежчик, а также не должна проскользнуть здесь ни одна контрабанда. Так что видишь, отец, на каком ответственном участке стоит твой сын Алесь Куреня. Но я еще ничем не отличился. А может быть, папа, это и хорошо. Значит, едут к нам и от нас честные и с добрыми намерениями люди. А таких поездов мы пропускаем за сутки с десяток. Вот и вчера проезжала в Москву большая французская делегация. Не успели мы еще войти в вагон, как многоголосо загремело: «Вив иль амитье!» — Это значит: «Да здравствует дружба!» И так звучало, пока не остановил их французский представитель. Когда все смолкло, он, коверкая слова, зачитал по-русски:
— «Делегация рабочих Франции приветствует вас, воинов армии, которая спасла Европу от фашизма. А в вашем лице и народ вашей великой страны, страны, защищающей мир во всем мире! Да здравствует дружба советского и французского народов!»
И снова загудело: «Дружба! Дружба!» Здорово?.. Такое, папа, меня радует и волнует. Откровенно говоря, встречая иностранцев, которые еще на границе с доброй улыбкой приветствуют нас и восторженно выражают восхищение нашей страной, я горжусь за свою Родину, за наш народ, да и за самого себя.
Конечно, ты мне ответишь: «Алесь, не обольщайся! Будь бдительным, ведь это граница!» На это я тебе загодя отвечу: «Не волнуйся за меня, старый солдат. Свой долг пограничника я понимаю и выполняю его с честью».
Но тут солнечный луч добрался да глаз Алеся. Солдат поднялся, подошел к окну, чтобы шторой отгородиться от ослепляющего света, и увидел, как за болотцем, на входных путях полустанка «Буг», пограничники наряда осматривают товарный поезд, шедший за границу. На тендере трое из них с кем-то объяснялись. В одном из них Куреня узнал грозу вражеской агентуры, контрабандистов и валютчиков — аса КПП прапорщика Варлама Михайловича Кублашвили.
«Раз сам, значит, что-то серьезное»,— подумал Куреня. Теперь он стоял у окна и пытался разглядеть того, с кем объяснялись пограничники, но его не было видно.
Наконец прапорщик Кублашвили сделал распорядительный жест — пограничник, что стоял левее, опустился с тендера на уголь. За ним шагнул, поддерживаемый другим пограничником, странный человек: он казался худоба-худобой и весь, словно лакированный, сверкал на солнце.
— Что бы это значило? — проронил вслух Алесь. И, проводив взором пограничников и этого таинственного человека в будку паровоза, задернул штору.
Возвратясь к столу, Алесь так и не взялся больше за письмо: не терпелось узнать — кого же все-таки взял на тендере Варлам Михайлович? «Да на тендере ли? Похоже, что изнутри, из воды достал. Что за чертовщина в голову лезет?.. Поезд ведь идет за границу. Значит, это наш, советский человек? Какой к черту наш, коль прячется в баке? Видно из тех, кто ищет другой, легкой и прибыльной, жизни, отщепенец!..»
Алесь законвертовал письмо и с чувством исполненного долга вывел внизу: «Брест, в/ч №..., А.Н.Курене».
8а столом только и говорили о Кублашвили,
— Варлам Михайлович опять кого-то сцапал, да еще в баке с водой. Но как он догадался в воду бака посмотреть?..
И это «как» было на устах у всех. Решили после возвращения Кублашвили из наряда пригласить его в Ленинскую комнату и попросить рассказать об этом случае.
Прапорщик Кублашвили, несмотря на то что ему уже давно перевалило за сорок, выглядел удивительно молодо. Да и душа у него, надо сказать, была молодая. Он всегда охотно, прямо-таки с юношеским задором делился с новичками своим немалым опытом службы на границе, учил их, как поступать, как вести себя в том или ином случае.
Бот и сейчас, когда пограничники заполнили Ленинскую комнату, он без промедления начал:
— Вы спрашиваете — как? Скажу вам — просто и не просто. Просто то, что взял да и забрался на бак, посмотрел в воду, увидел там человека и скомандовал ему: «Выходи!» И не просто — ведь надо заметить или почувствовать малейшую ненормальность в общем облике системы, вещи, натуры. А для этого, друзья, пограничнику нужны аналитический ум, острый глаз и пограничная бдительность. И, конечно, хорошее знание предмета осмотра.— Тут в его карих глазах проскользнула хитринка, и он, разделяя слова, добавил: — И повадку человека. Вернее, его психологию. При досмотре следует быть очень и очень внимательным, не упускать ни одной детали, ни одной мелочи. Вот так-то! А теперь вернемся к нашему случаю. Но должен сказать, что беглеца в баке тендера обнаружил не я, а он,— Кублашвили глазами показал на сидевшего рядом ефрейтора.— Товарищ Пичугин лучше, чем я, расскажет вам об этом.
Пичугин явно смутился, когда командир роты предоставил ему слово:
— Вы спрашиваете, как я обнаружил? Да очень просто. Уж было собрался доложить товарищу прапорщику,— он находился внизу у паровоза,— что досмотр тендера закончен, как вспомнил его указание: «Не забудь в баки заглянуть». Заглянул в горловину и вижу,— Пичугин медленно и плавно покачал ладонью,— вода чуть-чуть как бы колышется.— «От чего бы это могло быть?» — думаю я.— Тендер стоит на месте, да и ветра нет, а вода,— он снова колыхнул ладонью,— того, дышит? Я взял да туда щупом, и чувствую, попал во что-то, похожее на мешок. Поднажал на щуп и оттуда из-под воды вдруг человечья голова. Тут я схватил его за плечи, вытянул на бак и скомандовал: — «Руки вверх! Встать!» А он, как все равно припечатался своим мокрым задом к баку, так и сидит и, щелкая от холода зубами, бубнит: «Твоя, пограничник, взяла. Теперь смерть мне будет.— И тут вытаскивает из-за пояса целлофановый мешочек, полный денег, сует его мне: — «Возьми, все равно пропадут, а меня отпусти... Бери, никто не узнает».
— А ты?
— Если бы я был не пограничник, то тут же,— ефрейтор Пичугин потряс кулаком,— опустил бы его обратно головой в бак. Но в нашем деле, сами знаете, нельзя. И я крикнул: «Товарищ прапорщик! Задержан нарушитель!» А дальше пошло, как говорит наставление.
— А как же он попал в бак, ведь на паровозе бригада?
— Бригада тут не виновата,— ответил Кублашвили.— Заправив паровоз, она ушла в дежурку, вот тут-то нарушитель со стороны заднего буфера и сиганул на тендер. Так что видите, какие неожиданности бывают в нашей службе... Отсюда — бдительность и еще раз бдительность!
Для подтверждения этого я вам расскажу еще случай задержания у черты границы, вернее, у самого моста через Буг. Это было в конце марта в сумерки. Как бы назло нам, в тот день закрутила метель. И вот в такую снежную крутель мы благополучно закончили досмотр грузового поезда и отправили его за границу. Паровоз уже вкатился на пограничный мост на Буге, и вдруг со стороны моста раздался выстрел. Я с нарядом бегом туда.
Подбегаем и видим: на насыпи у самого пограничного столба стоит рядовой Макаренков с автоматом в руках, из-под его подошвы торчит лезвие ножа и здесь же, у его ног, лежит, задрав руки вверх, здоровеннейший, бандитского вида детина.
«В чем дело?» — спрашиваю я.— «Да вот задержал нарушителя, товарищ прапорщик,— докладывает Макаренков.— Как только поезд паровозом взошел на мост, так он, словно пантера, бросился из кустов на первую площадку товарного вагона, еще секунда-две и уже был бы за границей. Но тут я прыжком схватил его за шиворот, сдернул с подножки и на лопатки. Так он, бандюга, вскочил и на меня с ножом. Но тут я его подсек носком, да так, что он здесь же и распластался».
— Это что ж, тоже наш? — раздался взволнованный голос со средины сидевших пограничников-новичков.
— Наш, уголовник. Убегал за границу от суда,— пояснил Кублашвили.
— Товарищ прапорщик,— Алесь обратился к Кублашвили,— расскажите, пожалуйста, как вы обнаружили контрабанду в топке паровоза?
— Было и такое,— улыбнулся Кублашвили и начал: — Поезд направлялся за границу. Мы начали досмотр с паровоза. Осмотрели и ничего не обнаружили, уже собрались уходить, как я обратил внимание на кочергу — она наполовину темнела сыростью. «В чем дело? — подумал я.— Отчего? На дворе-то сухо. Значит, ее совали в воду?» — И я в уме стал перебирать все случаи, где бы она в кочегарном деле могла так вымокнуть? Выходит, что не иначе, как в воде тендера. Почему? Выходит, что там что-то ловили? И я решил прогуляться ею по дну бака. Но, взяв кочергу, остановился, так как вижу, что ее мокрая поверхность искрится. Я провел пальцем по ее загогулине, на нем осела мокрая угольная пыльца. Значит, ею совсем недавно мешали мокрый уголь. Но где?.. Открыл топку — там гулял синеватый жар. Взял в руки уголь с тендера — сухой.
«Что делал с кочергой?» — спрашиваю я помощника машиниста, стуча по мокрому концу кочерги. Тот что-то непонятное бормочет, хоть переводчика вызывай, и показывает, что якобы он нечаянно сунул кочергу в ведро с водой.
«Положим, так,— рассуждаю я.— Но тогда как могла сырость забраться так высоко и, во-вторых, почему с кочерги не смылась угольная пыльца?» — Нет, вижу, не то говорит помощник, да ко всему этому машинист молчит, усердно протирая рычаги. Подозрительно! И пришел к выводу, что кочерга могла стать мокрой в топке. Как? И я решил прошуровать горящий уголь. Запустил кочергу в топку на всю ее глубину, добрался до самых колосников, потянул на себя и за что-то зацепил. Еще раз прошелся по колосникам и снова зацепил. Вытаскиваю кочергу, а она отсырела пуще прежнего. Отбросили мы жар подальше, а там, смотрю, толстый слой мокрого угля. Взглянул на машиниста и его помощника — их лица мрачнее тучи. Я передал лопату машинисту и приказал разгрести. Надо было вам в это время на него посмотреть, как до неузнаваемости, словно от боли, перекосило его лицо; пышные усы развернулись по диагонали, а из-под рыжих бровей по-волчьи смотрели злые-презлые глаза. Откровенно говоря, я посматривал, как бы он меня, того, не огрел лопатой, которую от злости перекидывая с ладони на ладонь. Нет, смотрю, он бросил своему помощнику и рыкнул ему по-своему: «Разгребай!» А сам отошел в угол, отвернулся от топки и от нас, как бы занявшись манометром, и повернулся лицом только тогда, когда мы наконец вытащили из топки толстую железную трубку и грохнули ее на пол. Один конец ее был сплющен, а другой наглухо завинчен пробкой.
«Что здесь?» — стуча по трубе, спрашиваю машиниста. Он пожимает плечами, говорит: «Мы ничего не клали».
«Ах, раз так, тогда идемте со мной». Привел их к дежурному. Там отвинтили в трубе пробку и из нее высыпались на стол — золотые монеты, разные кольца, брошки, серьги и другие ценности.
— А что с паровозной бригадой? — спросили пограничники.
— Составили акт и отпустили. Поезд задерживать нельзя. Вот и все.
Поднялось множество рук, и посыпались просьбы рассказать еще что-нибудь.
— Говорят, вы обнаружили тайник с сионистскими листовками и брошюрами?.. Расскажите, как это было...
Алесь тоже поднял руку, намереваясь спросить, как это Кублашвили иногда по глазам и по поведению приезжающего или уезжающего чувствует, что он что-то тайно везет?.. Но тут встал командир роты.
— Товарищи, я понимаю, что вам хочется от Варлама Михайловича узнать как можно больше. Но надо и честь знать. Конечно, он интересный человек. О нем можно написать замечательную книгу. Тридцать лет его фронтовой и пограничной службы уже о многом говорят. Только у нас на службе он задержал двадцать восемь опасных нарушителей. Посмотрите на его грудь — на ней красуются три ряда орденских ленточек, и их венчает ленточка дорогого нам ордена Октябрьской революции,— и тут вспыхнули дружные аплодисменты.— К сказанному рад вам сообщить, что Варлам Михайлович первый из пограничников удостоен этой высокой награды. Так будем же, товарищи, добросердечными и отпустим Варлама Михайловича и его помощников, ведь они только что с наряда.


Глава вторая

Сегодня получилось не так, как хотелось Алесю: еще вчера он мечтал взять увольнение в город и там встретиться с Аксаной. Но не судьба: в обед неожиданно появился начклуба и подобно конферансье объявил:
— Участники самодеятельности! Сразу после обеда одеться в выходное и в клуб. Едем выступать в колхоз «Пограничник»!
Участники радостно зашумели. Лишь Алесь понуро допивал компот.
Через какие-нибудь полчаса ансамбль двинулся в путь, а через час уже был в колхозе. Подъехали прямо к колхозному клубу, который вызвал у пограничников восхищение своей строгой красотой.
До начала представления еще было время, и колхозники пригласили пограничников к себе: мол, посмотрите, как мы живем. Каждый их дом делился на две квартиры, и вот в одну из них — в квартиру тракториста — попала группа Курени.
Войдя в столовую,— а из нее были видны и две другие комнаты,— Алесь еще на пороге остановился: современная мебель, красивые люстры, большой телевизор на ножках... Здорово! Как в большом городе, даже водопровод и газ.
И невольно подумал, что у них в колхозе многие люди живут еще по старинке.
Решил сегодня же обо всем написать домой. «Б нашем колхозе люди хорошие, и такое они тоже сотворить могут,— шагая к клубу, мысленно рассуждал он.— Только их надо на такое дело воодушевить... Пусть-ка сюда приедут, посмотрят на эту новую жизнь, на колхозное богатство и, конечно, загорятся сделать свой колхоз таким же, как и этот. Да и Дом культуры такой же отстроят»,— Алесь смотрел на клуб, где на площадке по-праздничному одетый народ рукоплескал танцорам, отплясывавшим полечку. Особенно лихо отбивала дробь перед чубатым парнем белокурая девушка.
— Ба! Ды гэта ж Аксана? — удивился Алесь.— Конечно, она,— и поспешил к кругу.
Аксана, увидев его, зарделась ярким румянцем и выкрикнула, приплясывая:
— Алесь, здравствуй! Давай сюда! — и, развернувшись к нему лицом, по-цыгански затрясла плечами, да так, что он, вопреки своей застенчивости, влетел в круг, молодцевато встал перед ней, залихватски отшлепал ладонями по «голенищам», потом по колену, притопнул и, взяв Аксану за плечи, повел ее по кругу. Его друзья-пограничники, подхваченные весельем, тоже пустились в пляс с девчатами. А Куреня, воспользовавшись этим, вывел Аксану из круга и увлек ее в тенек липы, на скамеечку.
— Какими ты здесь судьбами? — спросил он.— Ты ж живешь в Бресте.
— А я здесь на практике,— Аксана влюбленно смотрела на него.
— Покажи дом, в котором живешь.
— А мы, практикантки, живем в соседней веске, отсюда недалечко. Если идти той дорогой,— показала она на проселок,— то придешь прямо к нашему дому.— И ее взор говорил:— «Идем!»
Алесь взгрустнул: нельзя ему уходить.
— Жаль,— проронил он.
— Ты чего? — Аксана дернула его за полу мундира.— Брось думать! Нельзя так нельзя. Ты ж солдат.
— Постой.— Алесь тихонько погладил ее руку.— Я думаю, что бы тебе подарить такое, что было бы тебе приятно и к лицу?
— Спасибо, Алесь. Ничего мне не надо.— И продолжила строками из стихов Некрасова, несколько их переиначив и заменив слово «любить» — словом «дружить»: — Мы и так будем друг с другом дружить, так не траться, сокол мой ясный.
В этот момент Алесь готов был ее расцеловать и сказать то, чего никогда еще не говорил, но, сам не зная почему, удержался.
— Сегодня, Аксана, ты мне особенно нравишься,— как бы выдохнул он.
Но как ни скрывал Алесь свое чувство, все же тон, которым он сказал, взбудоражил сердце Аксаны, и она ответила:
— Ты мне тоже,— и покраснела ярче макового цвета.— Пройдемся по дорожке,— поднялась она. И они медленно направились в сторону поля.
— Внимание! Внимание! Пограничники приглашаются в клуб на сцену! — прогремел несколько раз репродуктор.
Алесь заторопился:
— Не прощаюсь — увидимся. Как только кончится выступление, я сразу же выйду. Жди на скамеечке.

Уже густые сумерки скрывали постройки, когда Алесь подбежал к условленному месту. Народ, не торопясь, плыл из клуба, восторгаясь выступлением пограничников. Курене казалось, что этому шествию не будет конца. Наконец, окруженная подругами, вышла и Аксана.
Времени у Алеся было в обрез — уж такова, военная служба, где все подчинено расписанию,— и он, извинившись перед девушками, взял Аксану под руку и повел по тропке, подальше от людского шума и глаза.
— Когда же, Аксана, мы теперь встретимся? — остановился он у той самой липы, что днем укрывала их своей тенью.
— Если ничего подобного не случится, то только осенью, когда начнется учеба.
— Осенью? Так долго? — в голосе Алеся прозвучала печаль.— Может быть представится возможность вырваться в город, то дай весточку, и я на это время выхлопочу увольнительную.
— Хорошо, дам,— только и успела сказать Аксана: просигналила машина.
Алесь двумя ладонями взял ее голову и поцеловал в щеку.
— До свидания, Аксана!
Аксана провожала его до самой машины и там в толпе колхозников так же, как и они, махала рукой, не спуская глаз с Алеся.
Машина, набирая скорость, уже потонула в темноте ночи, а колхозники все еще не расходились, делясь своими впечатлениями о пограничниках. Только Аксана одиноко брела в сторону дома.

Глава третья

Последняя встреча с прапорщиком Кублашвили произвела на Алеся более сильное впечатление, чем все беседы в прошлом. И ему очень хотелось во всем быть похожим на него: и в службе, и в воинской выправке, и в постоянной подтянутости. И сейчас, отглаживая брюки к наряду, он вспоминал сказанное на выпуске начальником школы: «...Товарищи контролеры, помните, что вы первые встречаете едущих к нам иностранных гостей. И они по вашей внешности, культуре обращения и вежливости будут судить о достоинствах советского воина-пограничника как первого представителя великого социалистического государства. Но в это же время вы и пограничники — бдительные стражи у ворот нашей Отчизны. Так что будьте на высоте своего положения!..»
— Куреня, дымит! — окрикнул его Виктор Дудченко, вошедший в комнату быта.— Смотри, без штанов останешься.
Алесь не без испуга поднял утюг, сдернул тряпку и, глядя на штанину, вздохнул, будто гора с плеч.
— Ух, как напугал. Да это просто парит.
— Боже мой, а складочки-то! — И Виктор как бы выдернул из своей, словно смоль, головы волос и провел им по острию складки.— Берет,— хохотнул он.— Аж порезаться можно.— «Отлично» от старшины гарантировано. Но не канителься, пора собираться,— предупредил он и ушел.
— Неужели пора? — всполошился Алесь и стал усерднее работать утюгом. Минут через десять, застегивая галстук, он стоял перед большим зеркалом и смотрел на себя. Вроде бы все в порядке. И как сейчас ему хотелось в таком красивом виде предстать перед Аксаной и пригласить ее к танцу.
Но тут команда дежурного: «Наряд! На построение!» — оборвала его размышления, и он как младший контролер стал в строю во вторую шеренгу, сзади сержанта Крюкова.
Строем отправились на КПП. Вскоре предстояло произвести досмотр поезда Варшава — Москва. Старший лейтенант Смирнов назначил Крюкова и Куреню, а также Шпакова и Дудченко на досмотр в заграничные вагоны, а сам пошел в вагон, где находился начальник поезда.
Только Крюков и Куреня вошли в коридор вагона, как из первых трех купе высыпала молодежь. Их лица выражали нетерпеливую радость встречи с первыми советскими людьми. Кто-то из них звонко выкрикнул по-чешски: «Ать жие дружба!» и под многоголосое скандирование «Дружба! Дружба!» красивая девушка вручила Крюкову букет цветов и поцеловала.
Сержант Крюков за два года службы контролером изучил слова обращения, благодарности и доброго пожелания на польском, чешском, немецком, французском и итальянском языках. И сейчас он по-чешски отблагодарил:
— Сердечне декуи вам, пржители .— И положил букет на столик первого купе.— Прошу вас занять свои места и предъявить документы.— В переводе по-чешски ему помог старший группы этой молодежи.
— Младший сержант Куреня, приступите к досмотру,— распорядился Крюков.
После такой радушной, идущей от чистого сердца встречи, Алесю как-то неловко было проводить досмотр. Но приказ есть приказ! И он попросил пассажиров выйти в коридор и согласно инструкции досконально осмотрел все купе.
— У истинных друзей, товарищ сержант, все по-честному,— доложил Алесь Крюкову и занялся следующим купе. За ним следом шел таможенник. Его досмотр тоже прошел без происшествий.
Переходя в третье купе, Алесь чуть было не столкнулся со старшим лейтенантом Смирновым, спешившим в соседний вагон.
— Как досмотр? — бросил он Крюкову, стоявшему на пороге четвертого купе.
— Пока все благополучно,— доложил тот и проводил Смирнова до двери.
— Чего это он побежал? — полюбопытствовал Алесь.
— Что-то в соседнем вагоне нашли,— вполголоса поведал Крюков.— Смотри в оба! Из-за границы всякий народ едет,— и, бросив строгий взгляд на Куреню, вошел в следующее купе. Оттуда послышался женский голос:
— Бон суар, шер комарад! — и за ним мужской, как бы читавший по складам по-русски:
— Здравствуйте, товарищ!
Старший лейтенант Смирнов пришел в соседний вагон в самый кульминационный момент. В коридоре у входа в купе стояла уже немолодая пара: он в сером элегантном костюме, она в нарядном бежевом платье. Мадам, явно теряя самообладание, удрученно смотрела, как пограничник Дудченко, лежа на полу, вытаскивал из-под дивана одну за другой книги и передавал их контролеру Шпакову, а тот аккуратно складывал их на диван. На вопрос Смирнова, что происходит, Шпаков доложил:
— Священные книги, товарищ старший лейтенант.
— Много?
— Да вот двадцать вторую извлекаю,— вместо Шпакова, не вставая с пола, ответил Дудченко и снова запустил под диван руку.— Вот вам и двадцать третья,— протянул он книгу Шпакову.
— Как вы обнаружили? — поинтересовался Смирнов.
— Мы уже заканчивали досмотр, и казалось, что все в порядке,— докладывал Шпаков.— Напоследок я еще раз провел лучом фонарика под диваном и заметил, что там из-за спинки что-то чуточку выпирает. Дудченко пощупал и вытащил эту божественную книжицу. Смотрю — отпечатано по-русски. Читаю «Житие и сказание святых». Спрашиваю господина Джеферсона,— Шпаков покосил глазами на пассажира: «Такие еще есть?» — Он, отрицательно качая головой, отвечает что-то, как я понял, по-английски.— «Раз спрятал одну, то почему же не мог спрятать и другую?» — подумал я и говорю Дудченко: — Ложись-ка на пол и запусти руку поглубже, под спинку дивана! По физиономии миссис Джеферсон вижу, что ей это не по нутру. Дудченко лег на пол, запустил руку под диван и кричит, словно гол забили:
— Есть! Нащупал.— И вытянул одну, за ней — другую, а потом пошло, как по конвейеру.
Смирнов взял у Шпакова паспорта Джеферсонов и, глядя на самого мистера, спросил по-английски, чем удивил его и миссис:
— Кто же вы, мистер Джеферсон?
— Миссионер, господин офицер,— по-английски ответил Джеферсон.
— Миссионер? — Глаза Смирнова выразили удивление.— Читаете и говорите по-русски?
Миссис покраснела пуще прежнего, а мистер без зазрения совести ответил:
— Нет, не говорим и не читаем.
— Так зачем же вам так много «сказаний святых» на русском языке! — съязвил Смирнов, хотя прекрасно знал, для чего подобное чтиво завозится к нам, безбожникам, в Советский Союз.
— Выполняю миссию православной церкви.
— Таким путем? — улыбнулся старший лейтенант.— Контрабандно? Как-то не гармонирует это со священным писанием, мистер Джеферсон.
А Дудченко, бросая очередную книгу в руки Шпакова, прокричал:
— Тридцать первая,— и сел.
— Устал? — участливо спросил Смирнов.
— Есть немного. Очень неудобно, аж припотел.— Виктор вытер платком лицо и снова взялся за работу. И опять одна за другой полетели в руки Шпакова еще восемь книжиц, значительно толще, чем первые.— Ну,— кажется, все,— вздохнул Дудченко и, подавшись еще глубже под диван, последний раз для проверки провел по его заспинью рукой.— Стоп! Нащупал. Но, проклятая, уж очень далеко,— глядя большими глазами на Смирнова, он уперся пальцами в находку, раскачал ее там, и она грузно бухнулась на пол.
— Библия,— прочитал Виктор,— Что-то, товарищ старший леўтенант, эта книга тяжеловата,— Он протянул ему библию. Смирнов, взвешивая ее на руке, многозначительно промычал:
— М-да! — и колко взглянул на Джеферсона: — Это тоже божественное издание? — Мистер Джеферсон молчал. Лицо его покрылось красными пятнами, а уши — так прямо горели. Когда Смирнов стал листать библию, Джеферсон словно от боли прикрыл глаза и даже ухватился за жену, которая, испугавшись последней находки, потянула свои пальчики к губам, да так и застыла, глядя безумным взором на советского офицера, вытаскивавшего пистолет, утопленный в вырезанных на всю глубину страницах библии.
— Крест и маузер! — невольно вырвалось у Смирнова название давно прошедшей кинокартины.
— Нет, не маузер, господин офицер, а пистолет,— потеряв самообладание, испуганно пролепетал Джеферсон, как будто это смягчало степень этого злостного нарушения советского закона.— Простите, я очень волнуюсь.
«Да, мистер Джеферсон, есть от чего волноваться»,— мысленно бросил ему Смирнов.
Он прошел к столу, разрядил пистолет и спросил:
— Патроны еще есть?
Джеферсон безмолвно снял с наддиванной сетчатой полочки несессер и из него высыпал на стол пять пачек сигарет.
Первую попавшуюся в руки пачку Смирнов вскрыл и вместо сигарет из нее посыпались патроны.
— Что же с нами будет, господин офицер? Арестуют? — упавшим голосом по-английски спросила миссис Джеферсон.
— Сейчас, миссис, ничего не могу сказать. Это решат компетентные органы.
— Почему органы, а не вы? Что тут такого? Пистолет? — как ни в чем не бывало удивился Джеферсон. — Так я вез его сыну.
— Зачем?
— Как зачем? Для самообороны. У нас, например, всякий, кто хочет сохранить карман и жизнь, носит при себе пистолет.
— Это у вас, мистер. А у нас этого совсем не надо,— ответил Смирнов и, сев за столик, стал писать акт.

В это же время контролер Крюков в своем вагоне зашел в шестое купе. Его приветливым взором из-под пушистых черных ресниц встретила, не поднимаясь с дивана, милая, смуглая иностранка с обнаженными коленями. В купе она ехала одна.
— Здравствуйте! — козырнул Крюков.— Пограничный контроль. Прошу предъявить паспорт.
— Паспорт? Ту де сюит ,— игриво сверкнула карими глазами пассажирка и, вынув из лакированной сумочки паспорт, протянула его контролеру.— Силь ву пле .— И тут же спросила, показывая на чемоданы, лежавшие на верхней полке: — А, у фера-т-он ля визит дуаньер?
Что касается слова «дуаньер»,— Крюков знал, а вот что значат остальные, он догадывался только по ее указке ка чемоданы.
— Дуверьер будет здесь,— Крюков постучал пальцем по столу.— А сейчас, гражданка Понсемэ,— покосился он на вошедшего пограничника,— произведем досмотр купе. Прошу вас выйти в коридор.
Мадемуазель Понсемэ одернула мини-юбку и отошла к двери.
— Товарищ Куреня, приступайте,— распорядился он, а сам пошел в следующее купе.
Тут Понсемэ, поглядывая на проводника, который стоял у соседнего купе, переступила порог, вынула из сумочки пачку сигарет и, играя чарующим взором, спросила Куреню:
— Ву парле франсе?
— Нет, не парле,— ответил Алесь и, намереваясь осмотреть постель верхнего дивана, было натужился, чтобы снять с него чемодан. Но, к его удивлению, чемодан оказался не столь тяжелым, каким обыкновенно бывают чемоданы едущих из-за границы.
На ответ Курени Понсемэ кокетливо пробормотала:
— Кель домаж ,— манерно вскрыла пачку, щелчком по дну выбила из нее наполовину сигарету и, протянув пачку пограничнику, вычитала из разговорника:
— Курьити. Сигареты прик-крас-ние.
— Мерси,— поблагодарил Алесь и деликатно отстранил руку иностранки.— Не курю.— Затем двумя руками взялся за второй чемодан и, не ворочая его, положил на нижнюю постель. Тут же вошел таможенник и открыл чемодан, просмотрел вещи. В них все было нормально — белье, платья, костюм и ничего подозрительного. Но он и пограничник обратили внимание на то, что вещи за столь длинное путешествие в неплотно загруженном чемодане совсем не помялись и лежали, как будто бы только что положены. Таможенник раскрыл второй чемодан, поставленный Куреней на пол ручкой кверху. Чемодан наполовину был пуст, и, естественно, все содержимое сдвинулось книзу, но и в нем чувствовалось, что был такой же порядок. Здесь их удивило то, что в этом чемодане лежал большой дорожный мешок и ремни с ручкой. «Что бы это значило?» — подумал Алесь и по привычке потянул было руку к подбородку, но, вспомнив указание обучающего капитана отвыкать от этого, одернул полу мундира и взялся за досмотр верхней постели.
Не обнаружив в личных вещах и чемоданах ничего запрещенного законом, таможенник ушел, но Куреня, находясь под впечатлением большого мешка и ремней в чемодане, решил еще раз досмотреть под постелями. И, как бы проявляя учтивость — «Раз разворотил, то сам и застели!»,— взялся за простыню. Но тут к нему шагнула мадемуазель Понсемэ, и, мило улыбаясь, сама принялась убирать постель. Тем временем Куреня взялся за досмотр нижнего дивана. Здесь также было безупречно. Единственное, на что он обратил внимание, так это на то, что здесь постель была застелена не одеялом, а пледом. И еще, как ему показалось, этот матрац — а он был такой же, как и все матрацы в вагоне — тоньше, чем верхний.
«В чем дело?» — размышлял он.— «Но что бы здесь не было, треба разобраться!» — И для сравнения матрацев Алесь вернулся к верхнему дивану. Прошелся там ладонью по обеим сторонам матраца — гладко. Правда, кое-где под желтоватым чехлом чуть-чуть ощущались складочки, но это не вызывало особого подозрения. А вот торцевой шов, как показалось Алесю, был зашит на скорую руку. Водя по нему ладонью, Алесь глядел на пассажирку, но ее улыбчивое лицо ничего не говорило. Зато, когда он двинулся к двери, чтобы еще раз пригласить таможенника, мадемуазель Понсемэ заслонила собою выход и, сменив кокетливый взор на грустный, стала рыться в сумочке.
— Гражданка Понсемэ, прошу вас! — Алесь сдержанно, но властно предложил ей отойти от двери.
Крюков, услышав столь необычный тон напарника, поспешил к нему.
— Что тут у вас происходит?
— Этот матрац, товарищ сержант, что-то не такой, как все,— Куреня опустил руку на верхний диван.
— Да! — многозначительно протянул Крюков и послал Алеся пригласить сюда таможенника и старшего лейтенанта. Таможенник тут же явился, а следом за ним и Смирнов с Людмилой Васильевной — сотрудницей таможни, которая говорила по-французски и помогла бы ему объясниться с иностранкой.
Таможенник ножом распорол сшивку торца, запустил в матрац руку и вытащил оттуда все, что захватил в пятерню,
— Это, товарищи, шерстяные, тонкой вязки платки,— и он по одному платку протянул Смирному и Людмиле Васильевне.
— Это ваши вещи? — показывая на верхний матрац, Смирнов, с помощью Людмилы Васильевны, спросил Понсемэ.
— Нет, не мои,— уже приняв нормальный вид, ответила она.
— А как они сюда попали?
— Не знаю.
Тогда старший лейтенант Смирнов приказал контролерам застелить все так, как было до досмотра. А после пригласил в купе проводника. Это был почтенный, в годах чех.
— Товарищ проводник,— обратился к нему Смирнов по-русски,— вот две постели. Они обе ваши?
— Здесь, пане офицер,— проводник показал на нижний диван,— я ложил едно ложни прадло, простите, пастэл. Друга пастэл не клал. И та верхни пастэл и матрацэ есть в мой купе. Принест?
— Нет, не надо,— Смирнов остановил его,— Будьте добры, отберите свое и положите пока на пол.
Проводник проворно положил верхнее постельное белье на нижний матрац, свернул матрац рулоном и спустил его на пол около двери.
— А она говорит, цо тото полудницве мойе? — проводник, бросая подушки с контрабандой на голый верхний диван, гневно смотрел на пассажирку.— Тета, пани, шпатность! —■ и, укоризненно качая головой, перевел взгляд на старшего лейтенанта, мучительно подбирая слова.— Очень плёхо, пане офицер, очень плёхо! Таковы человек може очен плёхо делат.
— Правильно, товарищ. Такие люди,— Смирнов укоризненно смотрел на иностранку,— ради наживы пойдут на все.— Затем он обратился к Людмиле Васильевне: — Скажите мадемуазель, что я последний раз спрашиваю: это ее вещи?
— Нет, не мои,— в прежнем тоне ответила Понсемэ.
— Тогда, зачем вы преградили пограничнику выход из купе?
— Я? — Понсемэ сделала большие глаза.— Не выпускала пограничника? Это, господин офицер, ложь,
Услышав перевод, Алесь вскипел:
— Ложь? Да?..
Но тут его оборвал старший лейтенант:
— Тихо, младший сержант! А вы,— Смирнов обратился к таможеннику,— вытаскивайте контрабанду из матраца.— Затем он поставил около столика чемодан на попа, положил на него в несколько раз сложенный плед и предложил иностранке на него сесть.
— В матраце сто платков,— доложил таможенник.
— В подушках шестьдесят,— добавила Людмила Васильевна.
— Хорошо. Запишем сто шестьдесят. Весомо! — и, зайдя за столик, старший лейтенант Смирнов опустился на диван,— Мари Понсемэ, вы француженка? — читая паспорт, спросил он.
— Да, француженка,— горделиво ответила она, видимо, рассчитывая на добрые отношения нашей страны с Францией.
— А почему визу брали в Бонне?
— А я живу в Сааре.
— Ваше подданство?
Понсемэ замялась и, немного подумав, заговорила откровенней:
— Да я и сама не знаю. Мать — француженка, отец — баварец. Отца не помню — погиб в последнюю войну. Мама умерла три года назад. Осталась старенькая бабушка по отцу. Она живет в Маркредвице. Я работаю в Саарбрюкене экономистом. Ехала посмотреть вашу страну... И к своему несчастью,— печальный вздох вырвался из ее груди,— соблазнилась и взяла эти несчастные платки.
— А к кому ехали?
Понсемэ ответила не сразу:
— Мне не хочется подводить этих добрых советских людей. Поэтому я вам об этих людях ничего не скажу.
На этом старший лейтенант разговор с Понсемэ закончил. Людмила Васильевна перевела ей содержание акта, и Понсемэ безропотно его подписала.
— А теперь, Людмила Васильевна, забирайте к себе мадемуазель и вещи, пограничник вам поможет.
Выйдя в коридор, старший лейтенант пожурил Алеся:
— При досмотре, товарищ Куреня, больше выдержки, хладнокровия и не болтать.
— Да как же быть хладнокровным, когда мне, советскому человеку-пограничнику контрабандистка в глаза говорит «ложь». Это оскорбление.
— Я прекрасно вас понимаю, но, дорогой пограничник, этого делать нельзя!
— А если она стала у двери, распластала по ней руки и не пускает меня. Что делать? Умолять?
— Сержант Крюков в соседнем купе. Обычный наш стук в стенку, и он тут. Ясно? — Смирнов добродушно положил руку на плечо Алеся.
Тот ответил:
— Ясно, товарищ старший лейтенант.
— А раз ясно, то продолжайте досмотр следующего купе.
— Есть продолжать.
— А вы, сержант, — обратился он к Крюкову,— идите в служебное купе, я помогу вам проверить документы. А то,— поглядел он на часы,— скоро Брест.


Глава четвертая

До июня младший сержант Куреня прослужил в качестве младшего контролера по пассажирским заграничным поездам. За это время, в паре с контролером сержантом Крюковым, было немало раскрыто случаев провоза иностранцами контрабанды, порнографии, запрещенных и даже явно враждебных печатных материалов.
Вот и недавно. Из-за границы прибыл скорый поезд. В мягком вагоне было полно пассажиров, все ехали вторым классом, лишь в третьем купе размещался в единственном числе элегантно одетый молодой, с баками, брюнет, в больших круглых очках на выдающемся римском носу.
— Господин Фридман, снимите, пожалуйста, очки,— попросил Крюков, так как на паспорте фотография его владельца была без очков.— Откуда следуете? — запустил он «чижика», стараясь сразу узнать, на каком языке говорит пассажир.
— Нихт ферштейн ,— покачал головой Фридман.
— Вы немец? — И, видя удивленное выражение, Крюков повторил по-немецки,— Ир ист дойч?
— О! Их бин дойч ,— поспешил с ответом Фридман.
Дальше запаса немецких слов у Крюкова не хватило и он спросил по-русски:
— Если дойч, так почему же паспорт визирован в Брюсселе?
Немец молчаливо смотрел на Крюкова, стремясь понять вопрос. И наконец, как бы вспомнив, выставил палец:
— А, виз? Брюссэл? Айн момент,— и извлек из кармана пиджака разговорник туриста и в нем показал на строчку: «Я турист»,— потом на другую: «Я приехал из Бельгии».
«Интересно,— подумал Крюков,— говор немецкий, паспорт бельгийский, внешность римско-израильская, а едет черт знает откуда».— И он распорядился:
— Младший сержант Куреня, приступайте к досмотру! — и, уходя в соседнее купе, незаметно для пассажира, подмигнул ему: — «Смотри в оба!»
— Господин Фридман, прошу вас выйти.— Куреня показал на дверь. Пассажир покорно вышел в коридор и, повернувшись спиной к окну, наблюдал, как пограничник досматривает помещение.
Вещей у Фридмана было немного: два чемодана — большой и малый, на крючке висели пальто, шляпа и несессер, да на полочке над диваном старенький транзистор. Вот и все!
Пожелав пассажиру доброго пути, Алесь пошел в соседнее купе, но на полпути остановился! транзистор не выходил из памяти, а в ушах звучало: «Смотри в оба!» И он тут же вспомнил, как в прошлом году контролер Коротченко и его помощник Коля Дейман из подобного приемника извлекли четыре тысячи рублей советских денег. Алесь возвратился в купе и спросил пассажира, показывая на транзистор.
— Работает?
Фридман как бы непонимающе скривил голову. Куреня повторил по-немецки: — Арбайтен?
— Не работает. Падал,— Фридман заученно ответил по-русски, показывая на пол,— и капут.— Оттянув губы, он горестно покачал головой.
— Говорите упал? — промолвил Алесь, и транзистор приложил к уху: в приемнике — ни шороха, ни писка.— Да! — поставил приемник на стол, двинулся к двери, чтобы пригласить сержанта Крюкова. Фридман догадался, в чем дело, и Куреню остановил. Затем выдернул из нагрудного кармана пиджака зеленый карандаш, мгновенно снял с него колпачок, из которого торчали завернутые в трубочку деньги, и протянул карандаш Курене.
Алесь тут же вызвал Крюкова.
Фридман не успел даже спрятать свой «подарок», как тот появился в дверях.
— Товарищ сержант,— волнуясь, докладывал Куреня, показывая на приемник,— этот транзистор не работает,— что на языке пограничника означало: «вызывает подозрение». Алесь стрельнул глазами в сторону большого чемодана и согнутыми пальцами постучал по своей ладони.— А в карандаше, что держит пассажир, деньги, и он их мне совал.
— Пассажир Фридман, предъявите карандаш! — приказал Крюков. Но тот стоял не шевелясь. Крюков повторил, да так грозно, что Фридман даже вздрогнул и покорно положил карандаш на стол. В колпачке оказалась наша пятидесятирублевка. Засунув деньги обратно в колпачок, Крюков приказал Курене позвать капитана Яскевича и таможенника, еще проводившего досмотр в первом купе.
Капитан Яскевич прибыл с двумя пограничниками, а следом за ним пришел и таможенник.
— Докладывайте, что обнаружено,— обратился капитан к Крюкову. Но тот поручил отвечать своему помощнику.
— Во-первых, товарищ капитан, обратите внимание на этот старенький радиоприемник. Он не работает. Во-вторых,— Куреня взором показал на большой, что на полке, чемодан и согнутым пальцем коснулся ладони, как бы говоря, что «дно чемодана странно звучит». Кивком головы капитан безмолвно ответил Курене: «Понял», и тут же в этом убедился сам.
— В-третьих, товарищ капитан, этот господин предложил младшему сержанту взятку,— доложил Крюков.— Она вот здесь,— снял он колпачок, и карандаш и паспорт Фридмана протянул капитану.
— Спасибо, товарищи пограничники. А вы, Моня Фридман, берите вещи и идемте со мной.
В досмотровом зале сотрудник таможни в присутствии Фридмана занялся большим его чемоданом, а другой таможенник — годами постарше — взялся за транзистор. На первый взгляд внутри приемника было все в порядке.
— Видимо, господин, ваши батареи тово, сели.— И он привычным движением их вынул, осмотрел, взвесил каждую на ладони, потом две перебросил на другую ладонь, так как ему показалось, что эти две, как бы легче одной той, что осталась на левой ладони. И, многозначительно чмокнув губами, обратился к Яскевичу:
— Что-то эти две, товарищ капитан, легковаты,— покачал таможенник две батарейки, что были в правой руке.
Капитан Яскевич для убедительности сам взвесил батарейки на своих ладонях и промычал:
— М-да! Ясно, что дело темное,— и передал их таможеннику.— Вскрывайте!
Фридман, сгорбившись, сидел у стола, а когда острие отвертки коснулось заливки, он еще больше согнулся, не зная куда деть лицо. И вот звучно захрустел в батарейке верхний слой заливки, отчего Моня даже болезненно ахнул: под заливкой оказались, обвернутые вокруг электрода, двадцать советских сторублевок. То же самое было и во второй.
Капитан обдал псевдонемца колючим взглядом:
— Четыре тысячи рублей. Богато! — А теперь, Моня Фридман, прошу вас сюда к вашему чемодану.
Моня еле-еле поднялся и подошел к столу досмотра, на котором лежали его вещи, вынутые из чемодана.
— Поскольку второе дно заделано наглухо,— я в вашем присутствии вскрываю его ножом,— сказал по-русски таможенник,— или здесь все же есть какая-нибудь хитрость, чтобы не портя дна, вскрыть?
— Нет никакой хитрости,— тоже по-русски, с акцентом, ответил Моня и болезненно сморщился от писка ножа, прорезавшего картон второго дна.
— Это понятно: сионистские листовки, письма евреям России,— капитан Яскевич клал все это стопкой рядом с чемоданом.— А вот с книгами трудновато разобраться, они напечатаны на разных языках. Хотя вот данная книга мне понятна — это книга Троцкого. Стоп. Да тут есть книжечки и на русском языке,— и Яскевич листанул несколько страниц такой книжечки.— Хлестко написано. Сквозь красивые слова — словно из-за роз — выпирает свиное рыло антисоветчины... Большой же у вас, Моня, ассортимент сионистского и антисоветского товара. Так кто же вы, Фридман, на самом деле?
При наличии таких веских улик, при последующих беседах Фридману ничего не оставалось делать, как признаться, что он сотрудник антисоветской организации МАОЗ...

Вскоре Алесь узнал, что за эту «находку» при досмотре его повысили в звании.

Глава пятая

Все шло своим чередом. Бывали такие дни, когда в поездах не было ни одного нарушения пассажирами пограничного режима. Иной раз Алесю казалось, что потепление в международных отношениях заставило притихнуть даже врагов Советского Союза. В те дни шли к нам «поезда дружбы», были целые вагоны веселых делегаций из разных стран, следовавших на молодежные форумы; немало ехало ученых на коллоквиумы, симпозиумы, конференции; коммерсантов и разных специалистов — на промышленные выставки, встречи... Вообще все разноязычное население поездов еще на границе хорошо встречало появление пограничников, как первых представителей великой Советской страны. А потом снова нет-нет да и в каком-нибудь поезде — товарном или пассажирском — пограничники находили что-нибудь запрещенное. Виновниками провоза антисоветчины, валюты, контрабанды и порнографии были люди разных национальностей, аборигены всех материков земного шара. И все они, как правило, были либо представителями буржуазно-капиталистического мира, либо прямыми агентами антисоветских организаций. Изредка среди них попадались люди из неимущих классов, различными путями попавшие в тенета этих организаций и враждебных социалистическому миру разведок.
«Но кто бы они ни были,— мысленно рассуждал Алесь, сидя на скамейке,— это враги. Тьфу, гады! — сплюнул он.— Лезут к нам в душу напролом и хотят всякой пошлой дрянью подкупить даже нас, пограничников!.. Нет, господа! Не удастся!»
Подошел старший контролер и прервал рассуждения Алеся. Алесь встал, но тот, не останавливаясь, промолвил:
— Какой, Куреня, обворожительный вечер! — и пошагал дальше к хохотавшим пограничникам.— Чего это вы? — долетел оттуда его голос.
— Действительно чудо-вечер! — прошептал Алесь, глядя на небо и ища на южном небосклоне яркую звезду, которую он назвал звездой Аксаны. И сейчас на него нахлынуло будоражившее сердце настроение: ведь завтра, после наряда, обещано увольнение в город, и сейчас Куреня жил радостью встречи с Аксаной. Вот это-то настроение и отвело его подальше от товарищей, к липе, благоухавшей ароматом цветения, где и небо казалось Алесю синее, звезды ярче, да и листва как бы нашептывала что-то знакомое и сердцу близкое. А тут еще чаровала летевшая издалека мелодия любимой песни Аксаны. И Алесь тихонько насвистывал:

Ты мне весною приснилася,
Словно так было загадано.
Сердце тревожно забилося
Светлой надеждой крылатою...

Но подошедший поезд и команда: «Контролеры! По вагонам!» — прервали воркование влюбленного сердца. Куреня вмиг преобразился, побежал выполнять свой долг пограничника.
В первом купе пограничников встретили радушно: свой брат — военные, прапорщики сверхсрочной службы, первый раз ехавшие из-за границы в отпуск.
— Вот наши пожитки и подарки.— Молодой чернобровый прапорщик показал жестом на постели, на которых лежали распахнутые чемоданы. Причем все то, что могло вызвать подозрение, было выложено поверх вещей. А сам коробку, похожую на ларец с драгоценностями, даже выставил на стол.
— На, друг, смотри,— раскрыл он «ларец».— Родни у меня целый колхоз и почти все женский пол. Кал-сдой надо что-то подарить. Чай из-за границы еду. Да и знакомым девчатам тоже...— И тут он взял из коробки на ладонь две позолоченные брошки: одна с красными, другая с изумрудными камушками.
— Как думаешь, такую можно дивчине подарить?..
Восхищенный брошкой, сверкавшей изумрудными бусинками, Куреня молчал. А в его памяти помимо его воли появилась Аксана с этой брошкой на светлом, с сиреневыми цветочками, платье.
— Не обидится? — продолжал прапорщик,— Ведь эти украшения там, в Венгрии, на наши деньги гроши стоят, да и камни стекляшки.
— Что вы? Замечательный подарок. Красота. А на светлом платье девушки будет играть и золотом, и изумрудом.
— Нравится?
— Очень.
— Девушка есть?
— А у кого в нашем возрасте нет? — И, боясь, как бы прапорщик не предложил ему брошь, поспешил закончить разговор и приступил к досмотру купе. Расставаясь с прапорщиками, сказал:
— А что касается провоза ваших «драгоценностей», то здесь их будут смотреть таможенники. И они скажут, что можно, а что нельзя провозить.— И он направился по вагону дальше.
Все шло благополучно до последнего отделения, где ехал длинноногий шатен с паспортом датчанина. Ехал налегке: дна небольших чемодана и туристская сумка, Немного говорил по-русски.
— Здравствуйте, гражданин военный! — приветствовал датчанин. Куреня еще не успел промолвить и слова, как он предъявил паспорт.
Личность пассажира и даже одежда сходились с фотографией в паспорте.
Тем временем, когда Куреня рассматривал документы, пассажир расторопно снял с полки чемоданы, положил на диван и, не ожидая на этот счет приказаний, открыл их крышки.
— Ваш чин? — постучал он пальцами по своему плечу.
— Сержант,— ответил Куреня.
— Пожалистэ, гражданин сержант.— Пассажир показал на чемоданы и на стол положил для досмотра еще сумку,— пожалистэ, смотритэ.— И принял безразличный вид.— Плехо здес нет.
— Вещи будут смотреть представители таможни,— остановил его Куреня.— А сейчас прошу вас, господин Хием, выйти в коридор.
— Пожалистэ,— галантно кивнул датчанин и вышел. Куреня стал придирчиво досматривать помещение. От его взгляда ничего не ускользнуло, даже такая мелочь, как хвостик паутинки на потолке у осветительного плафона. Не найдя ничего предосудительного и усмехнувшись своей подозрительности, он пожелал пассажиру доброго пути и направился в служебное отделение, чтобы там засесть за проверку документов, предварительно заглянув во второй тамбур, где младший контролер, стоя на лесенке, завершал досмотр вагона.
— Ну как, Вася, кончаешь? — поинтересовался сержант Куреня.
— Почти. Вот тут что-то заело.
— Фуражку снял бы, замажешь,— посоветовал сержант.
— Не замажу,— Василий провел рукой по потолку.— Чистый.
Потолок действительно блестел чистотой. И тут сомнение в полный голос заговорило в настороженной душе Алеся: «Смотри, сержант, здесь в тамбуре, да и во всем вагоне потолки блестят. А вот в последнем купе — паутинка. Как ты думаешь — почему? Дорожная пыль,— мысленно ответил Алесь.— А пыль ли, сержант?»
— Ты чего задумался? — удивленно смотрел на него Василий.
— Да понимаешь ты, меня смущает паутинка на потолке в последнем купе.
— Паутинка? А где? На потолке?
— У сочленения осветительного плафона.
— У сочленения? — протянул Василий. — А как учил майор? «Раз тебя смущает у сочленения свежесть резьбы, новая царапина или даже грязная паутинка — загляни туда. От этого ничего не будет!»
— Пожалуй, ты прав. Пойду. А ты, как только тут закончишь, приходи ко мне.— И Куреня, к удивлению датчанина, вернулся.
— Господин сержант?.. А, таможена? — тыкал тот пальцем Б еще открытый чемодан. А по всему было видно другое, что он хотел спросить: «В чем дело?»
— Таможенник скоро придет. Он,— Куреня выставил пятерню и еще один палец,— в шестом купе.— Затем встал на лесенку и с нее стал отвинчивать крепление потолочного приплафонного пластика, изредка поглядывая на пассажира, лицо которого застыло в неподвижности, хотя тот и делал вид, что это его не касается. Таким он остался и тогда, когда пограничник извлек из-под пластика пакет.
— Что тут?
Датчанин, выражая удивление, приподнял плечи:
— Не знайт. Не наш.
— Значит, бесхозное,— иронически буркнул Куреня и спустился с лесенки, чтобы вызвать капитана Яскевича. Теперь он никак не мог обойти большого чемодана, и уголком согнутого пальца стукнул по его боковинке — звук был нормальный. Провел ладонью по верхней обвязке стенок — ничего. Тогда, глядя на датчанина, запустил пальцы в глубь чемодана — все нормально. И, не снимая руки с кромки его стенки, многозначительно произнес:
— Так! Все ясно!
Тут нервы датчанина окончательно сдали, и он сник.
Куреня позвал младшего сержанта и «на носках» послал его за капитаном. Капитан Яскевич находился в соседнем вагоне и буквально минуты через три уже был на месте ЧП.
По взбудораженному лицу сержанта Курени и по тому, как он требовал от пассажира: «Ничего не трогать!» — капитан Яскевич понял, что Алесь находится на пределе.
— Сержант Куреня, спокойствие! — строго, по-отечески смотрел на него Яскевич.— Докладывайте, что здесь произошло?
— Шкура он, вот кто. Как все, гадость совал, порнографию!..— закипятился Алесь.
Тут вошел таможенник,
— Петр Егорович,— обратился к нему капитан и показал на вскрытую полоску у плафона,— отсюда сержант Куреня извлек вот эту дрянь,— хлопнул он ладонью по брошюрам, что были в пакете.— Господин Хием говорит, что это не его и что об этом он ничего не знает... В таком случае,— Яскевич сверлил взглядом датчанина,— мы должны еще раз досмотреть вещи господина Хиема.— Но тот стоял безмолвно, как бы ожидая: «А что дальше будет?» И капитан распорядился, показывая на чемодан: — Петр Егорович, приступайте к досмотру.
Петр Егорович со всей таможенной тщательностью просмотрел вещи, выкладывая их на диван. А потом поставил чемодан на стол и с тем же вниманием проверил дно и крышку — все было нормально. Нормальными казались и его стенки, и все же опытный глаз таможенника заметил, что книзу они скошены и толще дна, да и звук их был несколько глуховат.
— А знаете, товарищ капитан, стенки вызывают у меня подозрение.
Капитан Яскевич провел ладонью по всему их обводу и промолвил:
— Да, тонкая работа. С первого взгляда и не распознаешь. Что тут у вас? — капитан Яскевич стучал по стенке чемодана.
— Мы не понимайт,— поежился датчанин.
— Ну, что ж, Петр Егорович, вскрываем?
— Не советую,— качнул головой таможенник.— А вдруг сыпучее? Вскроем у нас, в таможне.
— Тогда вот вам пограничник,— Яскевич показал на младшего сержанта,— укладывайте все это в чемоданы, а я тем временем помогу сержанту проверить документы и к приходу поезда на станцию приду.
Алесь почувствовал в этом недоверие к нему и удивленно смотрел на капитана.
— Сержант, пошли. Скоро вокзал.— И Яскевич прошагал в служебное купе. Там он перепроверил все паспорта и передал их Курене:
— Идите, раздавайте паспорта пассажирам, а после приходите в дежурную комнату КПП.
В досмотровом зале таможенник осторожно вскрыл внутри чемодана одну боковинку и оттуда извлек массу маленьких беленьких целлофановых пакетиков.
— Похоже, товарищи, что это наркотики.— И он принялся за другую боковинку — там то же самое. Так было и в остальных.
— Что это такое? — держа пакетик, спросил капитан.
— Мы не понимайт,— развел руками Хием.— Мы дат-ча-нин,— вычитал он из разговорника.
— А датчанин ли вы, господин Хием? — оборвал его Яскевич, увидев, что разговорник немецко-русский.
Хием насупился и, подумав, ответил:
— Да, я эст датчанин, господин капитан.
Как хотелось капитану Яскевичу бросить в лицо этому отвратительному субъекту: «Нет. По этому грузу, да по вашему разговорнику вы, господин Хием, на датчанина не похожи. Бот в соседнем вагоне едут туристы из Копенгагена, да и в нашем вагоне — ученые, так это датчане! Хорошие, приветливые люди, без подобной пакости».


Глава шестая

Составив акт на все, что было найдено у так называемого датчанина, и сдав его майору госбезопасности, капитан Яскевич с сержантом Куреней поднялся в дежурное помещение КПП и там, в одной из свободных комнат, один на один, не стесняясь в выражениях, по-отечески отчитал его. В заключение сказал:
— За невыдержанность и грубость, проявленные при исполнении служебных обязанностей к пассажиру, отстраняю вас от дежурства и приказываю немедленно отправиться в роту. Командиру роты я сообщу. Идите!
Но Куреня стоял, как пригвожденный к полу, и смотрел на капитана.
— Что вам непонятно?
— Мне, товарищ капитан, все понятно,— дрогнувшим голосом ответил Куреня.— Но одно непонятно. Ведь я же сорвался, защищая свою честь, честь советского пограничника, честь Родины.
— Я так и понимаю,— видя волнение Алеся, более мягко проговорил Яскевич.— Но при таком вашем состоянии вы сегодня службу досмотра и контроля нести не можете. Ступайте!
И пошел Алесь, но не к автобусу и даже не стал ожидать попутного поезда к границе, а, удрученный горем, пошагал напрямик пешком.
Уже вечерело, когда Куреня подходил к своей казарме. Багровое солнце, предвещая грозу, садилось за темный горизонт, а Буг дышал не прохладой, а духотой. С лица Алеся катился пот и не столь от духоты, как от переживания: он очень боялся, что командование вызовет и скажет: «С вашим характером, сержант Куреня, служить на КПП нельзя. Так поступать, как поступили вы, законом запрещено! Ясно?» «Все ясно,— с большой душевной болью вздохнул Алесь.— Только обидно...»
— Чего это, сержант, вы раньше времени вернулись? Не заболели, часом? — поинтересовался дежурный по контрольному посту.
— Заболел, товарищ прапорщик.— У Алеся не повернулся язык сказать правду.
И если ничего не ведал этот дежурный, то дежурный по роте Миша Савченко знал. Это заметил Алесь по его странному взгляду.
Савченко искренне переживал за Алеся, встретил его в коридоре и утянул прямо в Ленинскую комнату:
— Как же это там, Алесь, ты сорвался? — голосом, полным сожаления, спросил его Савченко.
— Ты бы тоже сорвался.
Михаил дружески ответил:
— Нет, не сорвался бы.
— Не сорвался бы! — повторил Куреня,— Брось, Миша. Кто-кто, а я хорошо помню, какой ты был, когда милая девушка, дочь отъезжающих в Израиль Гинзбургов,— ввернула тебе валюту, только чтобы ты вторично не вскрывал багаж, куда ее папаша, закрывая ящик, втихую сунул мешочек с золотом. На тебя было страшно смотреть. Ты тогда не только швырнуть, но убить бы мог.
— Но, как видишь, не швырнул и не убил... А то, что вспыхнул, так это ничего. Хотя и вспыхивать, дорогой Алесь, нам тоже нельзя. И за ту вспышку я тогда себя очень корил.
— И я себя тоже корю,— словно от боли, нахмурился Алесь.— Скажу тебе как другу, уж очень я полюбил нашу службу. Здесь всегда как на войне. Все время начеку, в боевой собранности, в действии. Лицом к лицу с врагом. Врагом коварным, но с доброй рожей гостя. И вот когда я раскрываю такого диверсанта, то чувствую, что совершил благое дело и ногой придавил ядовитую гадину.— Тут Алесь, закусив губу, замолк и сощуренным взором смотрел далеко-далеко.
— Ты чего? — спросил его Савченко.— Так хорошо говорил и вдруг замолчал. Алесь, да ты хоть меня слышишь?
Куреня с шумом выдохнул полной грудью!
— Слышу. И вот на этом месте, когда гадюка пускает свой змеиный яд — яд подкупа, я еле-еле сдерживаюсь... И сегодня, как видишь, сорвался.— Алесь, закусив губу, отошел к окну и, чуточку передохнув, оттуда более тихо продолжал:
— А теперь, Миша, боюсь, как бы начальство меня не махнуло совсем из погранвойск.
— Что ты, пограничник, раньше времени с ума сходишь? — Савченко по-дружески потряс его за плечи.— Не махнет. Только ты перед командиром роты не ерепенься. Сейчас он у себя. Иди помой физиономию, а то она у тебя, как спьяна, красная, и сейчас же к нему ступай.

— Сержант Куреня, доложите обязанности и права контролера и старшего контролера КПП! — комроты в упор смотрел на него. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего.
Алесь подробно рассказал все, что по этому поводу предписывало наставление.
— Вот видите, какая у контролера власть! Так что совеем не следует к нарушителям применять грубость, какую вы позволили себе при досмотре с датчанином. Спокойно бы положили порнографическую колоду карт на стол, вызвали бы старшего контролера, а дальше пошло бы все своим чередом. А так швырнули, и — чэпэ! В нашем деле, сержант, требуется выдержка и к тому же — большая! И это зарубите себе на носу.
— Ясно, товарищ майор. Только прошу вас — не отчисляйте меня...
— Не отчислять? — еще строже насупился командир роты.— А как же иначе с вами поступить? — встал он и заходил за столом.— В мае француженку толкнули, да так, что она аж рухнула на диван и чуть стенку не проломила...
От этих слов горькая обида охватила Алеся, и он вопреки субординации выкрикнул:
— Не толкал я ее, товарищ майор, не толкал. Она сама, сама грохнулась. Вот честное комсомольское, я ее не трогал...
Командир роты прервал его, стуча карандашом по столу:
— Вот видите, даже со мной ведете себя невыдержанно.
— Простите, товарищ майор, это последний раз. Больше не будет.— Алесь глотнул воздуха.— Еще раз прошу вас — не откомандировывайте меня.
— Это будет решать командование батальона. А пока что я лишаю вас увольнения в город.
Алесь чуть было не вскрикнул: «Товарищ майор, любое наказание, только не это!» Но, опустив руки по швам, покорно ответил:
— Слушаюсь, неувольнение в город. Разрешите идти?
— Идите,— кивнул головой майор.

На другой день ровно в одиннадцать Аксана появилась на вокзале и, в ожидании Алеся, села в условленном месте — на красный диван, как раз против книжного ларька. Но прошло четверть часа, а Алеся все нет и нет. Вспыхнула досада: «Уходи!» А влюбленное сердце выстукивало наперекор: «Погоди, погоди...» И девушка сидела. Увидев в главном проходе пограничника, она было поднялась навстречу, но застеснялась.
Пограничник, встретив ее взгляд, подошел сам;
— Вы Аксана? Ждете Алеся Куреню?
— Да. Что с ним? — с тревогой прозвучал ее голос.
— С ним? — пограничник уклонился от ответа.— Ничего особенного. Он просил вам передать, что сегодня из-за службы прийти не может.
— Как же теперь быть? — словно про себя промолвила Аксана, сердцем чуя, что с Алесем произошло что-то недоброе. И она загорелась неудержимым желанием повидаться с ним сегодня же, сейчас. Но как? Ее глаза явно просили помочь.
— Я приехала из колхоза «Пограничник» и сегодня же еду обратно,— грустно звучали слова Аксаны.— И мне во что бы то ни стало надо увидеть Алеся...
Грустное настроение девушки подкупило пограничника, и он посоветовал ей:
— А вы поезжайте к нему.
— К нему? — радостно посмотрела на него Аксана.— А пропустят?
— Сегодня же воскресенье. Родительский день,— улыбнулся он.— Так что не теряйте времени, садитесь на автобус и летите. Успеете еще до обеда увидеться с ним. Паспорт с собой?
— С собой.
— В проходной предъявите паспорт, скажете, что из колхоза «Пограничник» и идете к брату.
Аксана так и сделала. И в начале первого они с Алесем уже сидели в укромном уголке фойе клуба.
И, как Алесь ни крепился, чтобы не проговориться, все же она выпытала у него причину грусти.
...— Не выдержал и запустил колоду ему в харю,— шептал Алесь, до боли сжимая пальцы любимой.— Только ты, Аксана, об этом никому ни гу-гу!
— Что ты, дорогой. Да разве можно? — «Дорогой» с ее уст слетело впервые и так, как будто бы она клялась ему в верности навсегда.
— Спасибо тебе, Аксана.— Алесь еще крепче сжал ее пальцы.— Скажи, только не тая,— ты меня осуждаешь?
— Тебя осуждать? За что? Наоборот, За это я тебя еще больше полюбила.
— Куреня! Чертушка! Я всю казарму обежал, ища тебя,— с порога выкрикнул дежурный.— На носках к комбату!
— Ну, Аксана, прощай.— Алесь протянул ей руку. Но Аксана не приняла ее,
— Иди. Ни пуха ни пера! Я буду здесь тебя ждать.— Проводив Алеся взором, Аксана села на уголок, собралась в комок, полная волнения и тревоги. Минуты ожидания казались ей вечностью. Нервы настолько были напряжены, что она при каждом звуке шагов вставала, готовая броситься навстречу. И наконец послышались знакомые торопливые шаги, и в дверях — Алесь. Аксана бросилась к нему:
— Ну как?
— Все, милая, в порядке.— Алесь взял ее под локоть, провел в тот же уголок, там посадил ее на стул и сам опустился с ней рядом.— Прочесали так, что аж под подметками мокро стало... Но оставили здесь.
— Здесь? — радостно прозвучал голос Аксаны.— И она, обвив руками шею Алеся, жарко поцеловала его.