Уроженца Каменецкого района Митрофана Бычука, отражавшего с сослуживцами первые немецкие налеты на Брест, мы упомянули, рассказывая о гибели предпринимателя Абрама Скорбника: отпросившийся на полчаса в город солдат разыскивал родных. В 1931 году Митрофан служил срочную в Северном городке (82-й пехотный полк; на снимке второй слева во втором ряду) и вот в предгрозовое лето 1939-го был вновь облачен в военную форму.
Основную ответственность за небо над городом нес дислоцированный в Траугуттово (ныне Южный городок) 9-й дивизион противовоздушной артиллерии. Вокруг города было организовано 16 точек противовоздушной обороны – в основном возле мостов и железнодорожных станций. (Кроме того, с переносом в Брест ставки главнокомандующего Рыдз-Смиглы сюда на несколько дней были переброшены часть артиллерии ПВО и авиационная бригада, до 6 сентября действовавшие на обороне Варшавы.) Во время отражения налета 7 сентября были сбиты четыре самолета: один в районе казарм Северного городка, второй над Киевкой и два в южной части Бреста.
…Разыскав в городе сестру Фиму (ту самую, над которой, как помним из первой книги, поглумилась судьба с аргентинским женихом), Митрофан поведал о гибели Скорбника и дал наставление: «Дело плохо, это только начало, беги домой в деревню!» Фима послушалась, собрала одежду и пешком протопала 20 километров до родных Олешковичей…
Митрофан же вернулся в расположение дивизиона, просидел на тополе еще пару дней (зенитчики спускались только по надобности и к кухне), а после пришел приказ генерала Плисовского сосредоточиться в крепости – так стал «оброньцем Бжесцкой твердзи». Трое суток вели оборонительные бои, потом отступили в сторону Тересполя, где их догнал приказ главнокомандующего о сложении оружия…
За Бугом Митрофан попал в немецкий плен. Лагерь охранялся слабо, и на третью ночь с еще несколькими местными хлопцами Бычук бежал. В Брест идти побоялись и двинули в направлении Кобрина, на подходе к которому в одной из деревень натолкнулись на подразделение Красной армии. Беглецов арестовали и вновь поместили в лагерь военнопленных, на этот раз советский (это называлось «этапно-пересыльный пункт НКВД»).
Здесь производили отбор: офицеров с ходу отправляли этапом, а солдат из местных построили в хате со сквозными дверьми. В сенях за столом с красной скатертью сидели люди с задачниками. Военнопленных рядового состава по одному экзаменовали: задача из программы четвертого класса, чтение и пара предложений на грамотность. По результатам одних сортировали направо, других – налево. Грамотным (Митрофан окончил в беженстве шесть классов, хорошо успевал и имел красивый почерк) предложили выбирать между ГУЛАГом и пополнением рядов НКВД.
Митрофан выбрал жизнь.
Зачислили курсантом в школу НКВД в Ровенскую область. По окончании учебы бросили в Среднюю Азию, где снова открылось басмачество. Взглянем на столь непохожий портретный снимок Митрофана, датированный маем 1941 года, – словно песчинкой, играет порой человеком жизнь… В конце 1943-го в разгар Великой Отечественной Бычука перевели в Архангельскую область, куда Америка северным морским путем доставляла боеприпасы и продовольствие по ленд-лизу. Для дальнейшего продвижения прочертили на карте 800 не существовавших еще километров железной дороги. Строили лагерники, ряды которых исправно пополняли жертвы СМЕРШевских чисток и немецкие военнопленные, причем немцев кормили заметно лучше. Работали раздельно: отмеряли 20-километровый участок и тянули трассу навстречу друг другу. Места топкие, до сгинувших начальству дела не было, на той дороге под каждой шпалой если не немец, то русский…
В 1948 году, после девяти лет службы, Бычук вернулся в Олешковичи к жене Марии. Дочь Любочка умерла маленькой в оккупацию (в 1943-м была эпидемия, деток до пяти лет в округе выкосило). В деревне, помнившей уполномоченных НКВД, первое время смотрели косо – отвечал, что иначе была бы ему Катынь (про расстрелы тогда мало кто знал, переспрашивали: «Какая такая Катынь?»).
Построил домик на краю деревни, где и дожили вдвоем жизнь, детей у них больше не было. Год-другой поработал в соседних Блювиничах на разработке торфа, а после до пенсии в своем колхозе, задумываясь порой, явью все было или сном.
Василий САРЫЧЕВ