О ней рассказывают немногие – слишком давно это было, чтоб сохранилось достаточно свидетелей, – но потрясающая внешность и карьерный успех выпускницы русской гимназии 1930 года оставили у тогдашних девчонок след длиною в жизнь.
Несколько лет назад польское телевидение транслировало интервью со старейшей актрисой варшавской сцены, и, по свидетельству старых брестчан, прославившаяся в сопредельной стране землячка продолжала нести печать былой красоты, явно не вязавшейся с преклонным возрастом. Тогда ей было что-то около девяноста – сказать точнее не можем, поскольку в анкетах актриса, проявляя известную женскую слабость, вероятно, сбросила в свое время несколько годков. На польском театральном сайте рядом с ее фамилией значится 1915-й – год появления на свет известной читателям Аллы Антоновны Максимович («парашютистки Аллы»), закончившей гимназию пятью годами позже и подтверждающей разницу в возрасте как минимум в пару лет.
Нина приехала в Брест с мамой, будучи к тому времени старшеклассницей лет 15-16-ти, и училась в здешней гимназии два последних года. Семью окружал ореол таинственности (в маме и дочери угадывалась «белая кость»; приехали они, как поговаривали, из Югославии, но не исключено, что вернулись в родные места), который объекты внимания, похоже, не торопились рассеивать чрезмерной конкретикой. Проживали в квартире дома из белого кирпича по 3-го Мая (Пушкинской), почти на углу со Стецкевича (Комсомольской), примерно на месте сегодняшнего «Сладкого уголка» – а тогда между мебельным магазином «Шмуль Хаит и сын» и цукерней «Гдыня». Вход к Андрич был со двора, но с фасада рядом с их окном на стене красовалась реклама дамской одежды: молодая пани в элегантном пальто. Рисунок был в тему: при среднем достатке (отец Нины умер еще до Бреста, и мама получала по нему пенсию – «эмерытуру») наши героини одевались с хорошим вкусом, посещая известную в городе модистку мадам Моцион.
Из двух комнат мать с дочкой занимали большую, а другую сдавали девочкам-гимназисткам. Одна из этих девочек, дочь владельца небольшого поместья под Влодавой Маруся Прокоса, однажды затащила Аллу показать, «как живут таинственные Андричи». Они заскочили на мгновенье в оставленную незапертой хозяйскую комнату, но все, что запомнила перепуганная гостья, – огромную карту России на стене с выведенным в углу рукой Нины: «Свою одежду тихо трону и этой рукою перекрещусь».
Разволноваться было от чего: что говорить о таких, как они, начинающих гимназистках, когда даже сверстницы оценили внешность новенькой, а молодые люди и мужчины постарше замедляли ход в этом квартале, надеясь увидеть «паненку с 3-го Мая».
Мама Мария Александровна работала в библиотеке на Длугой (теперешней Куйбышева возле польского консульства – там и сейчас детская библиотека) и входила в правление Дамского кружка при Русском благотворительном обществе. Мог ли кто подумать, что дочь, взращенная в русской среде и выделявшаяся на страницах гимназического литальманаха стихами, близкими образным строем Андрею Белому (в одном из них, кстати, предвосхитила свою артистическую карьеру), перейдет впоследствии в католичество и станет стопроцентной полькой, предпочитающей не вспоминать ни альма-матер, ни «русское» прошлое и, если верить на слово оскорбившимся ее мемуарами былым гимназистам, отозвавшейся о Бресте как о никчемном городишке?
Город вправду был невелик, а девушке с артистическими амбициями хотелось на простор. Она отправилась в театральную студию в Варшаву, куда последовала – только в консерваторию – и ее сладкоголосая подруга Наталка Шийкувна. Младшая сестра вокалистки Лидия Шийко вспоминает, как девушки приезжали в Брест на каникулы и вместе проводили время. Наталка потом вернулась домой, а Нина осела в столице, будучи ангажированной в престижный театр. Через два десятка лет изданный в СССР академический трехтомник «История Польши» не обойдет вниманием факт, что «на сцене Театра Польского в 30-е годы дебютировали такие крупные актеры, занявшие в дальнейшем видное место на польской сцене, как Нина Андрич, Эльжбета Барщевская, Ирена Эйхлерувна, Марьян Выжиковский и Ян Кречмар, до этого выступавшие в провинции».
Мама по-прежнему оставалась в Бресте, и когда в саду Шийко поспевали груши, отец накладывал Лиде корзинку, чтобы та отнесла пани Андрич. С Аллой, ехавшей в Варшаву по линии РОМа (Русского общества молодежи), Мария Александровна передала для дочери посылку, но адресата найти не удалось. Зато после войны Нину разыскали жившие в Гданьске однокашники Волька Багрукович и Василий Кобус – актриса гостей не приняла, передала через горничную, что занята. Была она к тому времени не просто служительницей Мельпомены, а супругой председателя польского Совмина Юзефа Циранкевича, о чем в Бресте охотно всем рассказывала окрыленная Мария Александровна. Впрочем, обстоятельства эти повествования скоро остановили: Нина и премьер разошлись, и сорока принесла на хвосте слух, что отбил актрису у мужа красавец-маршал Константин Рокоссовский, откомандированный советским руководством на должность министра национальной обороны – заместителя председателя Совета Министров ПНР, которую занимал на протяжении семи лет до отзыва обратно в Союз.
Так или иначе, главной ее доминантой и страстью, растянувшейся на жизнь, осталось творчество. Она играла на драматической сцене (обложка журнала «Кобета и жиче» запечатлела принесшую актрисе театральную славу роль Марии Стюарт в постановке 1958 года), в кино у знаменитого Кшиштофа Занусси, издала несколько сборников стихов и автобиографическую прозу «Мои раздвоения». Она жила в обретенном немалой ценой, дорогом ей мире, упорно не желая оглядываться назад.
Как-то научные сотрудники областного краеведческого музея решились написать в Министерство культуры Польши с просьбой передать актрисе об интересе к ней со стороны брестской культурной среды – старые гимназисты убежденно сказали: «Она не ответит». Так и случилось. Право выбора – нерушимое право, за которое нельзя осуждать.
Василий САРЫЧЕВ